— Почему трава сгорела? — спрашивает она вскоре после того, как мы припарковались, и я помогаю ей выбраться из машины.

— Здесь есть мужчина, наделённый силой, которую ему сложно научиться контролировать, — я стараюсь говорить Рэй правду, насколько это возможно. Я не стану закрывать её щитами. Я не дарую ей милосердие утаивания, как на протяжении прошлой недели.

— Но зачем он сжигает траву?

— Он наделён таким количеством силы, что когда он просто идёт по земле, она выгорает далеко в глубину.

— Но как же червячки? Они умирают?

— Да, Рэй, они умирают.

— Мне это не нравится. Он не кажется мне хорошим мужчиной.

О милостивый Боже, что я творю, сводя их вот так? Ведя Рэй в комнату с принцем Невидимых, который не мог контролировать свою силу и (если сны Рэй правдивы, и Круус жив, и он не врёт) который даже не являлся её отцом?

— Он лучший из мужчин, — тихо говорю я ей. — Мы выросли вместе. Он защищал меня и присматривал за мной. Но однажды он унаследовал силу, которой никогда не желал, и ему трудно с ней справиться.

— Ты его любишь?

— Очень сильно.

— Тогда я тоже его полюблю, — говорит Рэй будничным тоном, вложив ручку в мою ладонь. — Но он должен перестать убивать червячков, — ревностно заявляет она. — Всех живых существ. Даже тех, которые нас пугают.

Моя мудрая маленькая дочурка.

Я тяну время, конечно же. Я ничего не могу с собой поделать. Если мы войдём в комнату Шона в башне, и она узнает тёмный, крылатый силуэт принца Невидимых (который она прежде никогда не видела), я буду знать, что Круус каким-то образом выжил, и он её отец.

Если она войдёт в ту комнату и не отреагирует на Шона никаким узнаванием, я вновь смогу дышать нормально впервые за очень долгую и сложную неделю. Я смогу сказать себе, что она видела обычные сны, и никто её не навещал.

Шон просто не мог посещать Рэй в её снах. Ему не только недостаёт контроля над своей силой (при условии, что он вообще имеет возможность проникать в Страну Снов), но он и не стал бы утруждаться. После нашей первой встречи в Дрохечт он ни разу не попросил увидеться с ней, ни разу не упоминал её. Мы старательно избегаем темы Крууса, Рэй, тестов на отцовство, говорим только о погоде, замке и тому подобном.

Мы не занимались любовью с тех пор, как вновь сошлись вместе, и я даже не уверена, что мы вместе. Я навещаю. Он это терпит. Нам не удаётся научиться контролировать его силу. Сполоснуть и повторить. Вот наша совместная жизнь. Этот мужчина возвёл вокруг себя стены, которые непреодолимы даже для меня. И хоть я скрываю это, но бывали времена, когда я злилась на него за то, что он не может найти в себе силы контролировать свои способности, но почему-то он нашёл в себе силы отгородиться от сильнейшего эмпата в Ирландии.

Я устала любить так сильно и не находить взаимности. Я устала надеяться, всегда надеяться.

Я неторопливо веду Рэй через замок, показывая ей различные странности и чудеса, пока мы преодолеваем долгий, неспешный путь до высокой обители Шона. Рэй очарована странным мрачным замком, заглядывает в очаги, достаточно высокие, чтобы там встало во весь рост пять мужчин, бегает вниз и вверх по лестницам, теряет терпение из-за того, что я снова и снова хватаю её за руку, когда она пытается потрогать что-то из множества необъяснимых вещей в разномастной коллекции артефактов Кристиана.

Но наконец мы, держась за руки, поднимаемся по пыльным круговым ступеням в башню в старой разрушенной части замка, который Шон называет домом.

— Бррр! Тут холодно! — восклицает Рэй.

Я снимаю шарф, укутываю им её шею и застёгиваю маленькую курточку.

— Мужчина, с которым ты сейчас познакомишься, немного отличается от большинства, — предупреждаю я её. Я никогда не позволяла ей увидеть Кристиана. Я предупредила его годы назад. Сегодня Рэй впервые встретит принца Невидимых.

И я увижу её реакцию.

И я пойму.

Я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и протягиваю слегка дрожащую руку, чтобы открыть дверь в башню.

Когда мы входим в продуваемую всеми ветрами холодную каменную башню, Шона нигде не видно. Озадачившись на мгновение, я замечаю намёк на движение за остатками рифлёного зелёного стекла, которое зазубренными осколками торчит из оконной рамы: проблеск чёрных крыльев, немного тёмной кожи, татуировки, пронёсшиеся по поверхности.

Он снаружи, на крыше, примостился на украшенном горгульями парапете и мрачно смотрит на почерневшие земли внизу.

Шон редко летает. Кристиан говорит, что научиться наслаждаться крыльями и даром полёта — это большой шаг к примирению с тем, чем они стали.

Я гадаю, то ли Шон больше летает и старается, то ли он как всегда в кислом и унылом настроении.

— Шон, ты бы не мог вернуться внутрь? — зову я через разбитое стекло.

— Я сегодня не в настроении для визита, Кэт, — тяжело отвечает он.

Он никогда не в настроении.

— Пожалуйста. Я бы хотела кое-что тебе показать.

Рэй сжимает мою ладонь и шепчет:

— Он страдает, мамочка. Я это чувствую.

Моя эмпатичная дочь.

— Я знаю, — шепчу я в ответ.

— Я его подбодрю, — говорит она, её тёмные глазки делаются круглыми и серьёзными.

Я слышу прерывистый вздох, затем очередной проблеск движения, и вот он уже почти возле двери, которая выходит на прогулочную дорожку, окружающую башню, моё сердце грохочет как барабан, и он входит.

— Мамочка, ты слишком сильно сжимаешь мою руку! — говорит Рэй.

Я ослабляю хватку, и он там, обрамлённый дверным проёмом, мрачный свет отражается от его высокого и тёмного силуэта принца Невидимых.

Вызовет ли он у неё ужас? Заставит ли он её улыбнуться?

Вот он.

Момент истины.

Взгляд Шона едва скользит по мне и мгновенно бросается к Рэй с её чёрными ирландскими кудрявыми волосами и очаровательной золотистой кожей, которая так легко загорает на солнце; её тёмные глаза выглядят в точности так, как его глаза когда-то. Его иноземный, радужный взгляд затмевает ярость, страх и что-то ещё, что я не могу определить. Он приглушил себя, как делает это всегда во время моих визитов, чтобы мои глаза не кровоточили, и тем самым защищает и Рэй тоже.

Пару секунд мы втроём стоим, словно застыв, и я не могу заставить себя взглянуть на свою дочь.

Когда мне это наконец-то удаётся, моё сердце ухает вниз как камень на дно ужасающе тёмного озера страха и отвращения и… ох, так много любви, что неважно, чья она.

Рэй — моя, и я люблю её больше жизни.

Её лицо сияет словно новый рассвет, в глазах блестит восторг, и она выпускает мою руку и со всех ног бежит к нему.

Шон застывает.

— Убери её отсюда, — хрипло вскрикивает он.

Но уже слишком поздно.

Рэй обвивает руками ноги Шона и обнимает его, смеясь.

Затем она запрокидывает голову и с обожанием улыбается ему.

— Папочка, ты здесь!

Глава 27

Пойми, что она сила природы^[35]

Дэни

Пока я постепенно прихожу в сознание, чрезвычайно сердитая и сбитая с толку, я думаю, что очень, очень ненавижу тот факт, что кто-то во вселенной может вырубить меня так, что я даже не узнаю, пока не проснусь вновь. Это Высочайшая Хрень с заглавной буквы.

Сердитость и сбитость с толку — это то, как я встретила 99 % утр в своей жизни. Я раздражительная, противная и пребываю в смятении как минимум пять минут после того, как открываю глаза. И это странно, учитывая мой вечный оптимизм и уверенность в том, что завтрашний день неизменно будет лучшим в моей жизни.

Мама говорила, что это потому, что я трачу слишком много энергии во время бодрствования, и мне невозможно получить достаточно сна. Я думаю, всё намного проще. Я просто презираю сон. Это убитое время, бесчисленные несостоявшиеся минуты, складывающиеся в часы, на протяжении которых ты мог бы делать нечто выдающееся и изумительное. Я просыпаюсь каждое утро с отрезвляющим и злящим осознанием, что я потратила впустую несколько часов своей жизни. Теперь, когда я почти бессмертна, я чувствую то же самое. Сон — знатная заноза в моей заднице, и всё только хуже, когда меня без предупреждения затаскивают в мутные воды дремоты.