Из членов Временного Комитета с ними вели переговоры Милюков и С. Шидловский. В несколько минут все было закончено. Когда соглашение было подписано, Милюков предложил Богданову поцеловаться по случаю этого знаменательного события. Я слушал их разговор, стоя рядом, и когда он закончился, то подошел к Скобелеву и высказал надежду, что теперь удастся устранить тот хаос, который царит везде. Отвечая мне, он, между прочим, сказал, что теперь и он сам может успокоиться. «А вот когда мы в пятницу вечером (т. е. 24-го февраля) решили выступить на улицу (т. е. с вооруженным восстанием), ох как в горле щипало», – добавил он. В принятое тут соглашение было внесено лишь одно изменение: министром юстиции в последнюю минуту вместо намечавшегося В. Маклакова, с места относившегося к деятельности Временного Комитета иронически, чего другие его члены себе не позволяли, был назначен Керенский.
Вскоре началось появление в Думе самых разнообразных лиц. Долго ждали два генерала, Марченко и начальник другого военного училища, пришедшие приветствовать Думу. Николаевское Кавалерийское училище пришло в пешем строю, ибо команда служителей отказалась дать лошадей. Уже начался контроль солдат над офицерами и близкими им юнкерами. Немного позднее меня попросили поговорить с делегатами Шлиссельбурга (возможно, впрочем, что они были на следующий день), просившими указать, что им дальше делать. «Исправника и воинского начальника мы арестовали, полицию разоружили, казначейство охранили, и не знаем, что делать дальше», – наивно говорили они. Сознаюсь, что и я затруднился указать, что еще им делать.
Около двух часов дня в большом Екатерининском зале, переполненном толпой, состоялось объявление ей о вступлении во власть нового правительства. Сказали речи Милюков и Керенский. Первый из них упомянул об ожидавшемся отречении Государя и заявил, что царем будет Алексей, а регентом Михаил. Эти снова вызвали недовольство в зале. Вообще, можно сказать, что если бы отречение Государя и передача им власти наследнику или Михаилу Александровичу состоялось не позже вечера 1-го марта, то монархия, быть может, продержалась бы, но в этот момент то, что было возможно 1-го, 2-го было уже невозможно осуществить. И вот в отношении к речи Милюкова это и проявилось очень ярко. Еще вечером 1-го Совет рабочих депутатов соглашался на сохранение монархии, а 2-го вечером это было невозможно.
Кто же вошел в состав Временного правительства? Скажу прямо, что по тому настроению, которое было в те дни, рассчитывать на лучшее правительство было невозможно. Все члены его были люди и лично, и политически безусловно порядочные, многие из них обладали крупным умом, некоторые и необходимыми знаниями, но у них не было ни у кого того административного опыта, без которого управлять страной невозможно. А затем некоторые из них, пришли к власти с большим запасом теоретичности и отсутствием чувства жизни, которое необходимо всякому государственному деятелю. Главою правительства был избран князь Львов, долголетний руководитель Земского союза, а еще раньше бывший недолго председателем Тульской Губернской Управы.
Мне с ним пришлось встретиться раньше всего раза 2-3, но по делам Красного Креста я имел немало случаев знакомиться с характером его политической деятельности. На меня он производил впечатление человека неглубокого и очень узкого. Как премьер он оказался никуда не годным. Даже его сотоварищи по партии теперь быстро в нем разочаровались, признавая его чрезмерно безвольным. Один из видных кадетов с отчаянием говорил мне про него уже в начале мая: «Ведь это гибель России, что у нас во главе правительства сидит этот Манилов». Из среды кадетов вышли и министр иностранных дел Милюков, и земледелия Шингарев. За 10 лет нашей общей работы в Думе у меня составилось вполне определенное впечатление о них, но очень различное. Шингарев был человек очень живой и очень способный, могущий быстро усваивать себе новые мысли и новые воззрения, словом, это был человек, из которого при большой практике мог выработаться крупный государственный деятель. К сожалению, на посты министра земледелия, а потом финансов он попал, не имея до того никакого административного опыта, а пока он его приобретал, часы пребывания у власти кадетских министров уже были сочтены. Шингареву пришлось сперва ведать и продовольственный делом, причем ему пришлось в первые же дни разойтись с Громаном и Ко.
Именно в эти дни еще в Таврическом дворце я как-то встретил его, когда он выходил из комнаты продовольственной комиссии. На мой вопрос, что там творится, он раздраженно ответил мне, что люди, незнакомые с делом, хотят там все сделать по-своему. «Ну да я даю им делать по-своему, пускай на деле увидят, что это не такое простое дело». Еще осенью 1916 г., Шингарев, как я уже писал, был сторонником повсеместного создания продовольственных комитетов, сверху вниз, начиная с губернских и до волостных включительно. Теперь эту меру он и осуществил. Потребовав крупных средств на свое осуществление, она дала, однако, очень плачевные результаты. В первые недели после революции, когда еще сказались результаты мер, принятых при Риттихе, продовольственное положение несколько улучшилось, но затем стали сказываться результаты новой организации, и к осени запасы опять начали исчисляться днями. Учрежденные после революции комитеты, в деле распределения продовольствия проявили себя сравнительно недурно, но в роли закупочных органов оказались ниже всякой критики. В роли министра финансов Шингарев не успел себя зарекомендовать ничем, хотя для этой должности он подходил гораздо более, ибо в течении 10 лет был одним из наиболее работящих членов думской бюджетной комиссии.
Насколько Шингарев был человеком жизни и притом человеком симпатичным, настолько Милюков был теоретиком. При этом у него всегда не хватало чувства такта, так что его одно время называли в Думе «богом бестактности». Вполне понятно, что вне своей партии большими симпатиями он не пользовался в Думе, и даже в кадетской партии была группа, очень его критиковавшая. Тем не менее, большая образованность Милюкова и его знакомство с международной политикой давали ему большой вес и в партии, и в Думе, так что его выступления по смете Министерства иностранных дел выслушивались всегда с большим вниманием. Никто не сомневался также в порядочности и искреннем патриотизме Милюкова. В виду этого, назначение его Министром иностранных дел было принято как вполне естественное. На этом посту он заявил себя, как и ранее, сторонником Антанты и доведения войны до конца, но пробыл на нем всего лишь полтора месяца, ибо его политика встретила резкую оппозицию со стороны социалистических кругов, упрекавших его в империализме. Следует признать, что за это время Милюков проявил большую твердость и мужество. Значительно позднее, уже в октябре, его преемник Терещенко заявил в одной из своих речей, что никогда Россия не была так близка к заключению сепаратного мира, как именно при Милюкове. Что эта фраза обозначала, осталось невыясненным до сих пор. Но когда позднее пришлось слышать про попытки Милюкова установить связи белых группировок с Германским правительством и, соответственно, повлиять на кадетскую партию, то невольно вспоминаются прежние его воззрения, его постоянные отстаивания тогдашней болгарской политики и враждебность к сербам – результат, видимо, его профессорской деятельности в Болгарии – а также его всегдашние опасения германского могущества, то начинает казаться, что в конце войны он только пришел в результате к мысли, что решить будущее суждено именно Германии. Не нужно забывать также, что до войны он особых симпатий к Антанте не проявлял.
Портфель военного и морского министра получил Гучков (сперва на пост морского министра намечался Савич, но он отказался), по моему глубокому мнению самый способный человек во всем кабинете. Прошлое его было самое разнообразное. В молодости он готовился к ученой карьере, изучал, кажется, историю в Германии, был затем недолго мировым судьей в Москве, а потом отдался своей страсти к сильный ощущениям. Сперва, во время армянского восстания, он побывал в Малой Азии, затем отправился в Трансвааль, где вступил в ряды бурских войск и был здесь тяжело ранен в бедро, что вызвало значительное укорочение ноги. Кажется, еще до этого он успел послужить в охранной страже на постройке Китайско-Восточной дороги. Когда началась Японская война, Гучков, тогда гласный Московской городской Думы, был отправлен на Дальний Восток во главе организации вел. кн. Елизаветы Федоровны, и проявил здесь большую энергию. Когда мы отходили от Мукдена, он остался в нем с нашими ранеными, и вернулся обратно через фронт, передав всех раненых японцам. В это время я с ним и познакомился, и он произвел на меня самое приятное впечатление.
