Из вопросов, поднятых Комитетом, отмечу два: когда выяснилось поражение немцев, мы сразу обратились в иностранные миссии с запиской, в которой указывали, что необходимо сразу же заменить в оккупированных местностях немецкие и австрийские войска войсками союзников. А когда была установлена связь морем с Петроградом, мы направили обращение к президенту Вильсону, прося его помочь населению продовольствием: наша столица переживала тогда большие лишения.
Упустил я отметить раньше, что за 1917 и 1918 гг. я напечатал в датской печати несколько статей, направленных против немецкой антирусской пропаганды. Вместе с тем, так как в это время были в своем апогее немецкие планы расчленения России, то я опубликовал на французском языке небольшую брошюру против них, остановившись на финляндских вожделениях на весь север России (говоря о Карелии, они простирали ее до Урала) и на проектах немцев об аннексии Прибалтики и Украины, а также предоставления Австрии Бессарабии. Материалов у меня было очень мало, и брошюра была довольно примитивна, но позднее я узнал в Париже, что она была первой в этом роде, и что кое-какие мои соображения были использованы в записках, представленных Версальской конференции.
Сделали мы попытку организовать в Дании группу для борьбы с большевиками, с привлечением к ней и еврейских кругов. Был у нас по этому поводу чай с несколькими богатыми евреями, но ничего из этого не вышло. Вскоре после этого мы исключили из нашего устава указание на нашу цель – восстановление монархии, ибо была получена телеграмма Архангельского правительства о воспрещении всем военнослужащим участвовать в политических организациях.
Зайдя как-то к Калишевскому, я встретил у него генерала Генштаба Ясинского. Разговор с ним вызвал у меня недоумение, ибо такой фамилии я никогда не слыхал, и я поналег потом на Калишевского, который признал, что это был Черемисов. Служил он в Дании на заводе и стремился во Францию. В визе ему тогда было, однако, отказано, ибо союзники хорошо помнили его двойственную роль во время захвата власти большевиками. Потоцкому, который просил сперва об этой визе, пришлось за это выслушать потом неприятные слова. Впрочем, позднее Черемисов французскую визу все-таки получил.
В это время в Русском обществе появилась очень шумная пара, выступавшая с крайне правыми заявлениями. Вскоре, однако, выяснилось, что он просто альфонс, вывезший в Данию и порядочно ощипавший здесь некую девицу Таманскую, на которой женат никогда не был. Сряду после того, как это узналось, они из Копенгагена скрылись. Кроме них в Русском обществе пролетел метеором некий Кондратьев – грубый штурман, участник «Союза Русского Народа». Его мы должны были исключить из общества за столкновение с Лоевским, им всецело вызванное. Вскоре Кондратьев купил шхуну, и, погрузив на нее свою очень многочисленную семью, отправился в Архангельск. У берегов Норвегии шхуна эта, однако, разбилась, и потом Кондратьев долго там бедствовал.
В ноябре сделали мы первую попытку получить от Баума определенный ответ о том, с кем он пойдет дальше. Было для этого устроено свидание у Мейендорфа, где Калишевский и я предложили Бауму порвать с большевиками и принять контролера от миссии. На все это он согласился, но потом ничего не исполнил. Напоследок он сам заговорил на этом свидании об обвинениях его в шпионаже, и пришлось Калишевскому поставить все точки над «и».
13 ноября, которое считалось тогда днем 1-ой годовщины большевистского переворота, было назначено выступление датских коммунистов. По этому поводу настроение среди датчан, да и многих русских, было очень тревожное. Ничего серьезного, впрочем, не было. Собрались на рынке Grön towet около 4000 человек, у которых были столкновения с полицией, быстро разогнавшей манифестантов.
В середине ноября возник новый и весьма серьезный вопрос. В Данию пришли три парохода Русского Восточно-Азиатского общества, филиала датского одноименного общества. В начале войны они были секвестрированы нашим Морским министерством, и после Октября попали в руки большевиков. После этого датчане начали хлопотать через директора этого общества Кристенсена о вызволении этих судов. Для этого Кристенсен устроил сперва в Петербурге Союз моряков, а затем втерся сам в Центральный комитет о военнопленных. Благодаря Союзу моряков было получено согласие на передачу этих судов Центральному комитету для эвакуации военнопленных из Германии. Кристенсен же обработал Навашина и взял это дело в свои руки, а Скавениус (датский посланник в Петрограде) помог получить разрешение финляндцев на вывод судов из Гельсингфорса, как состоящих под флагом Красного Креста. Перед самым отправлением в их в первый рейс командир этой госпитальной эскадры капитан 1-го ранга Шамшев был подчинен старшему врачу эскадры Страховичу, а за Шамшевым было оставлено только техническое руководство судами. Однако, вместо Германии, по приказанию Страховича суда пошли в Копенгаген, где сразу же были разоружены и на судах были подняты датские флаги, а команды списаны на берег. Для этого и было необходимо смещение Шамшева, который на это не согласился бы. Протесты Мейендорфа и морского агента результатов не дали.
Сразу начались разговоры о судьбе команд. Большинство матросов пожелали вернуться в Россию или в ее лимитрофы, офицеры же и доктора предпочли остаться в Дании. Позднее многие из них отправились в разные белые армии. У доктора Страховича были некоторые суммы, полученные от Центрального комитета военнопленных, но, конечно, для расчета с командами этого было недостаточно, и нам пришлось потребовать помощи у Восточно-Азиатского общества. У Мейендорфа состоялось по этому поводу несколько заседаний при участии Калишевского и Островского, Страховича, Кристенсена, Филипсена и меня. Кончилось дело тем, что Восточно-Азиатское общество выплатило около 130.000 крон. Второй вопрос был об имуществе, снятом с этих судов, большей частью госпитальном оборудовании, свезенном в склады Вольной гавани. Страхович забрал его в свои руки и никому уступать не хотел. По-видимому, он играл с ним на два фронта, выжидая, кто победит окончательно – большевики или белые, а пока выжимал деньги от большевиков. Только когда Юденич подошел к Петербургу, он передал все имущество Чаманскому, причем между ними состоялось соглашение, которое ими толковалось потом различно и привело к суду между ними в Германии по существу, но решения не вынесшему. Часть этого имущества была отправлена в Ревель для армии Юденича, часть же позднее была продана Потоцким.
Вскоре после госпитальной флотилии в Копенгаген пришел еще «Океан» – бывшая школа корабельных механиков и машинистов. Он тоже ходил в Штетин за военнопленными и теперь зашел на некоторое время в Данию. Датчанами не разрешено было никому сходить с него на берег. Между тем, на нем было около десятка белых, которые и устроились на «Океан» только в надежде сбежать с судна за границей. Им удалось дать знать о себе Потоцкому, и мы сразу обратились в Датский Красный Крест, откуда Филипсен отправился на катере на «Океан» и потребовал выдачи всех указанных ему лиц, что и было исполнено. В числе их был бывший помощник заведующего императорским гаражом, инженер Крупский, брат жены Ленина. Другой ее брат, полковник, тоже был в это время в Копенгагене[13]. До того он был в Париже в распоряжении военного агента, а позднее я видал его в Северо-Западной армии.
В ноябре я сделал два доклада в Русском обществе о подготовке России к войне и о начальном ее периоде, оба – по моим личным воспоминаниям. Отмечу еще мою попытку воздействовать на «Berlingske Tidande», с редактором которой, Paulsen’ом, я имел длинный разговор, разъясняя ему нашу точку зрения на большевизм и доказывая ему опасность его и для Запада. Тем не менее, несмотря на правый характер газеты, он остался при убеждении, что большевизм чисто русское явление.
В конце ноября американская миссия получила запрос о доставлении сведений по целому ряду вопросов, касающихся Восточной Европы. Запрашивалась она, например, о том, польская ли местность Черновицы, Тарнополь, Тешин? Об этом мы узнали через Лерса, и сразу же решили с Кутайсовым помочь Лерсу осветить эти вопросы в желательном для России смысле. Немало удивил нас тогда этот запрос, ибо писавшие его в Вашингтоне не имели абсолютно никаких сведений о географии Восточной Европы. В это же время просидел у меня целый вечер финляндец Бонсдорф, бывший там недавно губернатором. Зашел он ко мне по поводу моей брошюры о Финляндии. Особой веры в то, что Финляндии удастся сохранить свою независимость, у него не чувствовалось.
