Положение в Хорсереде к этому времени очень обострилось. С одной стороны Гмелин потерял всякое влияние среди солдат, которые стали очень определенно предъявлять требования порядков, аналогичных с установившимися в России, а офицеры, не понимая положения, не желали ни в чем им уступить. Калишевскому пришлось несколько раз ездить туда, равно как и Потоцкому, но никаких результатов это не дало, если не считать того, что вполне ясно определилось, кто из интернируемых на какую сторону склоняется.
На наше Рождество у Мейендорфа была елка для детей, на которую они пригласили всю русскую колонию. Впервые пришлось нам встретиться здесь с еврейской ее половиной, большею частью банкирами и коммерсантами, сумевшими своевременно перевести за границу достаточные средства. Среди них были адвокат и банкир Берлин, инженер Маргулиес с хорошенькой женой и графиня Витте с дочерью. Отмечу также Карабчевского и Панафидина. Первый из них скоро начал бедствовать, ибо заработка у него, конечно, не было, а жена не мирилась со скромным существованием. Помогли ему тогда, как он сам мне говорил, богатые евреи, в благодарность за защиту им Бейлиса. У Панафидина, директора и члена правления Тульских патронных заводов, наоборот, средства были, и жил он тогда хорошо. Он оказался вскоре одним из инициаторов пропаганды против большевиков. В значительной степени на его средства стала издаваться в Берлине первая антибольшевистская газета. У Панафидина была, однако, страсть к игре. Переехав в Париж, он спустил там все свои средства, и в 1922 или 1923 г. скоропостижно умер.
Новый наш год встретили мы тихо дома, без гостей. Не тянуло к шумному веселью в этот вечер. 1917 г. отнял у нас родину, а Новый, 1918 год, не сулил нам пока ничего лучшего, и не хотелось праздновать то, от чего ничего хорошего мы не ждали.
В течение января мы сделали еще несколько поездок в поисках дачи на лето, пока жена не наняла ее в Снеккерстене, в 4 километрах от Гельсингера.
В Хорсереде была в январе большая паника из-за угрозы немцев потребовать интернированных обратно в Германию (это совпало с перерывом мирных переговоров в Брест-Литовске). Иные заявляли, что они предпочтут самоубийство этому возвращению. Большие нарекания по этому поводу были снова на Гмелина, не только не успокоившего эти волнения, но наоборот их усилившего.
В начале февраля появился один из первых беженцев, знаменитый композитор Рахманинов. Его концерты, в которых он играл большей частью свои вещи, были большим событием и прошли с громадным успехом. В конце февраля состоялось первое собрание по вопросу об издании в Дании брошюр на интересующие заграницу, касающиеся России темы. Собрались Кутайсов, Бескровный, Даниель-Бек, Лейтес, бывший помощник финансового агентства в Берлине и журналист, инженер Корзухин и секретарь съездов Торговли и промышленности Любович. Было намечено издание нескольких книжек на деньги, обещанные кем-то из Стокгольмских русских. В первую очередь должны были быть написаны брошюры о Финляндии и Украине. Написать первую поручили мне, а вторую Кутайсову. Были разговоры и о других темах, но, увы, желающих написать их не оказалось, и в результате вся наша работа этими двумя брошюрами и ограничилась.
Сразу после этого собрания я принялся за работу, изучил весь материал, имевшийся в Королевской библиотеке и написал обзор русско-финляндских правовых отношений, который закончил выводом, что экономические интересы Финляндии должны заставить ее в будущем стремиться к установлению тех или иных государственно-правовых отношений с Россией. Написана она была очень умеренно, так что левое крыло нашего кружка – Любович, Лейтес и Троцкий (Мандельштам) вполне ее одобрили. Издали мы ее на датском и на французском языках и разослали по библиотекам и газетам. Кое-где в датских газетах ее похвалили, в финляндских – покритиковали, но довольно умеренно. Рецензия в какой-то датской газете вызвала ответ одного из финляндцев, которому ответил я от имени издавшего брошюру кружка (обе брошюры – и моя, и кутайсовская – были изданы под псевдонимом «Ivan Pravdivij»). Брошюра Кутайсова полемики не вызвала, ибо Украина в Дании мало кого интересовала.
Во второй половине марта у меня были разговоры об отъезде брата Юши солдатом в английскую армию. Английский военный агент Wade устроил все очень быстро, дольше тянулись сношения с немцами, дабы получить разрешение на выезд Юши в Норвегию. Ввиду заключения к этому времени Брест-Литовского мира и это разрешение было ему тоже дано. После уже их отъезда мне пришлось еще отправить в Россию их горничную Фросю, которую Ольга привезла с собой. Удалось сделать это только через Мурманск. 27-го марта мы проводили Юшу с семьей. Ехали они через Берген, откуда их должны были перевезти в Англию на миноносце.
В конце марта начались сообщения в помещении миссии о положении в России. Первое из них сделал Маргулиес, член правления франко-русских заводов. Сообщение это было интересно, но окрашено в ярко капиталистический цвет, почему и вызвало горячие возражения Троцкого и другого журналиста, Курдецова.
22-го апреля происходили в Дании выборы в Парламент. Мы впервые видели эту картину на западе. Вечером на Râdhusplaset стояла большая толпа, ожидавшая у редакций газет известий об исходе выборов. Победили тогда правые партии (курьезно то, что в Дании самая правая партия носила тогда название «левой»), отчасти благодаря впечатлению, произведенному большевистской революцией в России.
Через три дня мы поехали с Мариной на Скаген. Сперва пароходом проехали мы на Ольборг, откуда через Фридрихсгавен железной дорогой на Скаген. К сожалению, погода повернула на холод, что значительно испортило поездку, хотя днем и было хорошо. В Скагене мы прошли сперва к маяку на мыс, перед которым лежал остов вылетевшего здесь на мель парохода, взятого немецким крейсером «Möwe» в Индийском океане. Он пробирался в один из немецких портов Балтийского моря, но избегая минных заграждений взял слишком близко к берегу. Кроме команды, на нем были пленные чуть ли не 20 национальностей. Сторож маяка оказался знающим чуть ли не 10 языков: он был офицером датского военного флота, пошедшим на маяк ввиду скудости жалованья и отсутствия продвижения для офицеров. Красив был с маяка вид на море, совершенно тихое, с разными на нем течениями. С маяка мы прошли дюнами к Скагерраку, мимо элегантных гостиниц, заполненных летом самой нарядной публикой, подобрали на берегу разных сувениров и вернулись обратно в город. На следующий день сходили мы к заброшенной церкви, наполовину засыпанной песком. Продвижение дюн в эту сторону заставило и весь городок передвинуться больше внутрь полуострова.
Вечером мы выехали обратно и в Копенгагене сразу принялись за укладку и переезд в Снеккерстен. Перед описанием нашей жизни в Снеккерстене упомяну еще про двух старых дев, живших вместе с Катей в Damehötel – графинь Путятиных, дочерей известного адмирала, командира эскадры, в которой плыл фрегат «Паллада». Лучшими своими переживаниями они считали эпоху коронации 1883 г., когда одна из них была свитной фрейлиной великой княгини Марии Павловны (фрейлинами были обе). Теперь они очень бедствовали, ибо лишились всяких источников существования. Из России с начала войны им раньше помогал родственник – Казалет, владелец знаменитого «Мюр и Мерилиза», личные же их средства были арестованы в Германии, где они до войны жили в Дрездене. Теперь они всячески старались освободить из России единственную их привязанность, племянницу, девушку лет 20. Следующей зимой она к ним и приехала, но через неделю после приезда сошла с ума без надежды на выздоровление. Позднее Казалет перевез обеих старушек в Англию.
В Снеккерстене мы прожили с 1 мая по 15 сентября. Лето было в общем удачное, хотя в начале и конце нашего житья на даче и было холодно. Дачка у нас была прелестная, чистенькая, с небольшим садиком. Была в ней вода, газ, электричество и телефон, по которому можно было говорить в мирное время не только со всей Данией, но и со Швецией, Норвегией и Германией. Единственным недостатком было отсутствие ванны, вследствие чего для омовений нам приходилось ездить в Гельсингер, где в общественных банях, кроме душей, было и две сидячих ванны. Правда, и те и другие были всегда свободны, и это в городе с шестью тысячами жителей и при условии, что для экономии угля все частные ванны были запечатаны. Наша дача принадлежала судовому механику, который почти все время плавал, дома же оставалась его жена с девочкой. Простые совсем люди, они имели пианино и столовое серебро, словом жили так, как у нас немногие средние чиновники в уездных городах.
