— Ты...

— Я пойду один.

Я отдал щит Алдвину и соскочил с седла.

— Я должен пойти с тобой, — сказал Ода.

— Чтобы у него в заложниках стало два священника? Епископ и архиепископ? Вот он обрадуется.

Ода посмотрел на людей Гутфрита, медленно выстраивавшихся так, чтобы охватить нас с флангов. Не меньше десятка были пешими, их лошади слишком ослабели. Все надевали шлемы и примеряли к руке щиты с длиннозубым кабаном Гутфрита.

— Попроси его поговорить со мной, — сказал Ода. — Пообещай, что с ним ничего не случится.

Я ничего не ответил и посмотрел на Финана.

— Попробую встретиться с Гутфритом на полпути, — сказал я ему. — Если он возьмет с собой людей, пришли мне столько же.

— Я сам пойду, — ухмыльнулся Финан.

— Нет, ты останешься здесь. Ты поймешь, когда настанет время, и тут уж не задерживайся.

Он понимающе кивнул. Мы с Финаном столько лет сражались вместе, что мне редко приходилось объяснять свои планы. Он ухмыльнулся:

— Примчусь как ветер.

— Лорд Утред... — начал Ода.

— Я очень постараюсь оставить Гутфрита в живых, — перебил его я, — и заложников тоже.

Я был не слишком уверен в успехе, но точно знал, что, если мы все поскачем вперед, почти наверняка будет бой или к горлам заложников приставят клинки. Гутфрит глуп, но горд, и я знал, что он ответит отказом на требование освободить заложников и покорно вернуться в Эофервик. Он должен отказаться, иначе потеряет лицо перед своими воинами.

А это были норвежцы, гордые норвежцы, считавшие себя самыми устрашающими воинами в мире. Они превышали нас числом и видели возможность резни и добычи. Многие были молоды, жаждали славы, желали украсить руки серебряными и золотыми браслетами, хотели, чтобы их имя произносили с ужасом. Они хотели убить меня, забрать мои браслеты, мое оружие и землю.

И потому я пошел к ним один, остановился чуть дальше, чем на полпути между моими людьми и усталыми воинами Гутфрита, до которых теперь оставался один полет стрелы. Я подождал, и когда Гутфрит не пошевелился, сел на упавший римский межевой знак, стащил шлем и понаблюдал за овцами на дальнем холме, а затем полюбовался ястребом, балансирующим на ветру. Птица просто кружила, и я не увидел в этом никакого послания богов.

Я пошел один, потому что хотел, чтобы Гутфрит был один, самое большее с двумя-тремя сопровождающими. Я был уверен, что он готов к сражению, но он знал, что его люди устали, а лошади выдохлись. Даже такой глупец, как Гутфрит, воспользуется шансом избежать битвы, если может выиграть столкновение, не жертвуя десятком своих воинов. Кроме того, у него были заложники, и он, несомненно, рассчитывал использовать их, чтобы вынудить меня униженно отступить.

Но Гутфрит не шевелился. Он был озадачен. Он видел, что я один и не боюсь его, но бесхитростный человек не становится королем, и потому он задавался вопросом, где таится ловушка. Я решил позволить ему поверить, что ее нет, встал, пнул какой-то вросший в землю камень, пожал плечами и зашагал обратно.

Это побудило его рвануть вперед. Я услышал стук копыт, повернулся, надел шлем и снова стал ждать.

Он привел с собой троих. Два воина, один из них вел лошадь, на которой сидел архиепископ Хротверд в расшитом одеянии, какое христианские священники носят в церкви. Он выглядел невредимым, хотя и уставшим, лицо обгорело на солнце, седые волосы спутались.

Я также услышал стук копыт на камнях римской дороги за моей спиной, оглянулся и увидел, что Финан послал Берга и моего сына.

— Держитесь позади меня, — крикнул я им. Они увидели, что Гутфрит и двое его воинов обнажили мечи, и тоже достали клинки из ножен. Берг держался справа от меня, напротив человека, ведущего лошадь Хротверда. Сын оставался слева, напротив второго воина.

— Что... — начал мой сын.

— Ничего не говори! — велел я.

Гутфрит осадил своего жеребца в паре шагов от меня. Его пухлое лицо, обрамленное стальным шлемом, блестело от пота. Его брат, одноглазый Сигтрюгр, был красавцем, но Гутфрит слишком много пил и ел, и теперь тяжело сидел в седле. У него были маленькие подозрительные глазки, плоский нос и длинная, заплетенная в косу борода, лежавшая на дорогой кольчуге. На лошади была серебряная упряжь, на верхушке шлема Гутфрита торчало черное вороново крыло, а его меч сейчас касался горла Хротверда.

— Лорд архиепископ, — поприветствовал я.

— Лорд Ут... — начал Хротверд, но резко остановился, когда Гутфрит посильнее прижал меч.

— Обращайся сначала ко мне, — рявкнул Гутфрит. — Я твой король.

Я посмотрел на него и нахмурился.

— Напомни, как тебя зовут?

Я услышал, как мой сын хохотнул.

— Хочешь, чтобы священник умер? — злобно спросил Гутфрит. Из-за его меча Хротверд отклонился назад. Его перепуганные глаза смотрели на меня поверх стального клинка.

— Не особенно, — беспечно ответил я. — Он мне, в общем-то, нравится.

— Достаточно, чтобы попросить оставить его в живых?

Я притворился, что обдумываю ответ, затем кивнул.

— Я попрошу оставить его в живых, если ты поклянешься отпустить его.

Гутфрит ухмыльнулся.

— Я назначу цену, — сказал он.

Я отметил его неуклюжую позу. Хротверд находился слева от него, а Гутфрит держал меч правой рукой.

— Всегда есть цена, — согласился я, делая маленький шаг влево и вынуждая Гутфрита слегка отвернуться от Хротверда. Меч дрогнул. — Король Этельстан, — продолжил я, — всего лишь желает поговорить с тобой. Он обещает тебе жизнь и королевство.

— Этельстан — просто дерьмо свинячье, — сказал Гутфрит. — Он хочет Нортумбрию.

Конечно, он был прав, по крайней мере, насчет желаний Этельстана.

— Этельстан держит свои обещания, — сказал я.

Хотя на самом деле Этельстан предал меня, нарушил свое обещание, но вот он я, делаю то, чего он хочет.

— Он обещал не вторгаться в Нортумбрию, пока ты жив, но он здесь! — возразил Гутфрит.

— Он пришел поговорить с тобой, и ничего более.

— Может, мне стоит тебя убить? Может, мелкому засранцу это понравится?

— Можешь попытаться, — сказал я. Позади меня лошадь сына переступила с ноги на ногу, копыто цокнуло о дорожный камень.

Гутфрит подъехал ко мне и взмахнул мечом так, что клинок оказался передо мной.

— Ты никогда не клялся мне в верности, лорд Утред, — сказал он, — хотя я твой король.

— Верно, — согласился я.

— Тогда на колени, ярл Утред, — сказал он, ухмыльнувшись при слове «ярл», — и принеси мне клятву.

— А если я не стану?

— Тогда ты напоишь своей кровью Клык кабана.

Я предположил, что Клык кабана — это имя его меча, приставленного к моему лицу. Я видел зазубрины, чувствовал жар металла на щеке и был ослеплен солнцем, отражавшимся от завитков узора на кованой стали.

— На колени! — приказал Гутфрит, дернув мечом.

Я посмотрел в его темные подозрительные глазки.

— В обмен на клятву я требую жизнь архиепископа и остальных заложников.

— Ты ничего не можешь требовать, — рявкнул он, — ничего! — Он с силой нажал мечом, воткнув острие в звено моей кольчуги, так что мне пришлось отступить на полшага. — Ты принесешь мне клятву и получишь только то, что я захочу тебе дать. А теперь — на колени.

Он снова ткнул мечом, еще сильнее.

Когда я встал на колени и опустил голову, мой сын ахнул. Гутфрит усмехнулся, держа острие меча у моего лица.

— Целуй клинок, — сказал он, — и произноси слова.

— Мой король, — смиренно начал я и остановился. Моя левая рука нащупала камень размером с кулак.

— Громче, — рявкнул Гутфрит.

— Мой король, — повторил я, — клянусь Одином... — и с этими словами я залепил камнем прямо в морду жеребца. Я попал по уздечке, сломав серебряное украшение, но удар, по всей видимости, вышел болезненный — лошадь заржала и попятилась. Меч Гутфрита исчез. — Вперед! — заорал я, хотя ни моему сыну, ни Бергу благословение не требовалось.

Гутфрит изо всех сил старался усидеть в седле. Я встал, проклиная боль в коленях, и схватил его руку с мечом. Сын был слева от меня и отвлекал своего противника, тыча мечом ему в живот. Я снова дернул Гутфрита, жеребец потянул меня вправо, но Гутфрит наконец упал. Я выхватил его меч, приземлился коленями ему на живот и приставил Клык кабана к его бороде.