Ведь при Сталине Рыков мог работать как попало – какие к нему претензии, если он просто выполняет решения Политбюро, где главным является вождь правящей партии? А исчезнет вождь, то на кого Рыкову свалить ответственность за свои лень и тупость?

После смерти Сталина всякий, окончивший Литературный институт, т. е. научившийся писать без большого количества ошибок, берется судить о Сталине, хотя в своей жизни не управлял никем, кроме жены, да и то когда она спит, а величайшим для себя горем считал перенос защиты диссертации с мая на сентябрь. При этом в своих суждениях он опирается на басни хрущевцев. Но ведь они при жизни Сталина говорили одно, а после смерти – другое. Такие люди во все времена и у всех народов считаются подлецами. Как же можно судить о человеке по тому, что о нем говорит человеческая мразь – подлецы?

Может быть, лучше прислушаться к равным ему по уму и по занимаемому посту, пусть даже это будет его враг? Что, к примеру, думал о нем Гитлер?

Мне могут сказать, что иностранцы, в том числе и Гитлер, не могли знать о Сталине всего. Согласен, поскольку всего знать о Сталине не мог никто. Но согласитесь и вы – от знаний Гитлера о Сталине зависела жизнь, судьба и цель жизни самого Гитлера, поэтому, получая данные от всех видов разведки, от тысяч наших предателей и просто пленных, он вряд ли знал о Сталине меньше, чем нынешние историки. Ему его знания нужны были не для диссертации. Так вот в отличие от историков Гитлер никогда не строил иллюзий относительно того, кому именно Германия с подчиненной ей Европой обязаны поражением в войне. Никаких советских маршалов и генералов он никогда в стратегическом плане в расчет не принимал, как профессионалы они его никогда не заботили. Но уже с самого начала войны он понял, кто для него является проблемой, и в 1941 г. он поставил перед тайной полицией Германии такую задачу:

«Гитлер настаивает на скорейшем создании хорошо спланированной системы информации – такой системы, которой мог бы позавидовать даже НКВД: надежной, беспощадной и работающей круглосуточно, так, чтобы никто – никакой лидер, подобный Сталину, – не мог возвыситься, прикрываясь флагом подпольного движения, ни в какой части России. Такую личность, если она когда-либо появится, надлежит своевременно распознать и уничтожить. Он считает, что в своей массе русский народ не представляет никакой опасности. Он опасен только потому, что заключает в себе силу, позволяющую создать и развивать возможности, заложенные в характере таких личностей», – сообщил в конце 1941 г. начальник Главного управления имперской безопасности Р. Гейдрих своему подчиненному – начальнику управления контрразведки В. Шелленбергу.

С началом войны немцы начинают обдумывать и готовить операции с попыткой убить Сталина. Задействуются немецкие ученые и инженеры: для одного из вариантов покушения был изготовлен уникальный по тем временам гранатомет, который легко прятался в рукаве пальто. Видя отчаянное положение Германии, смертником-камикадзе вызвался стать министр иностранных дел Германии И. Риббентроп. Предполагалось, что немцы пошлют его на переговоры со Сталиным под подходящим предлогом и на этих переговорах Риббентроп убьет Сталина из специально изготовленной авторучки-пистолета.

Гитлеру также было понятно и то, откуда взялась мощь и стойкость советского народа в войне.

«Сообщество можно создать и охранить только силой. И не нужно поэтому осуждать Карла Великого за то, что он путем насилия создал единое государство, столь необходимое, по его мнению, немецкому народу.

И если Сталин в минувшие годы применял по отношению к русскому народу те же методы, которые в свое время Карл Великий применял в отношении немецкого народа, то, учитывая тогдашний культурный уровень русских, не стоит его за это проклинать. Сталин тоже сделал для себя вывод, что русским для их сплочения нужна строгая дисциплина и сильное государство, если хочешь обеспечить прочный политический фундамент борьбе за выживание, которую ведут все объединенные в СССР народы, и помочь отдельному человеку добиться того, чего ему не дано добиться собственными силами, например, получить медицинскую помощь.

…И было бы глупо высмеивать стахановское движение. Вооружение Красной Армии – наилучшее доказательство того, что с помощью этого движения удалось добиться необычайно больших успехов в деле воспитания русских рабочих с их особым складом ума и души», – делился Гитлер в узком кругу своих единомышленников.

Риббентроп вспоминал: «В те тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил – в присущей ему манере – о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941–1942 гг., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин – это именно тот крупный противник, которого он имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если тот когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение и предоставит самый прекрасный замок во всей Германии. – Но на свободу, добавил Гитлер, он такого противника уже никогда не выпустит. Создание Красной Армии – грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, – историческая личность совершенно огромного масштаба».

Смерть Сталина была радостью для негодяев и безутешным горем для Людей СССР. Выдающийся советский инженер, доктор технических наук Владимир Акимович Ацюковский вспоминает о тех днях.

«5 марта 1953 года умер Иосиф Виссарионович Сталин. Для подавляющего большинства моего невоевавшего и старшего воевавшего поколений смерть И. В. Сталина явилась величайшей трагедией. Наверное, среди нас были люди, втихомолку радовавшиеся его смерти, но тогда они не смели об этом даже заикнуться. Уже позже они приложили усилия для ошельмования не только имени Сталина, но и всего, что было сделано при нем. Но мы в те дни были охвачены горем и одной мыслью – побывать в Москве, чтобы поклониться умершему Вождю и Учителю.

В стране остановилась работа предприятий и прекратилась учеба во всех учебных заведениях. Прекратилась она и у нас, в Ленинградском политехническом институте. Все ходили растерянные, но как только стало ясно, что прощание со Сталиным намечено на 10 марта, многие, в том числе и я, помчались на Московский вокзал в надежде добраться до Москвы. О том, что происходило в Москве, мы не знали ничего.

В те дни Московский вокзал напоминал растревоженный улей. Мы поняли, что нам не удастся не только доехать до столицы, но даже выехать из Ленинграда, и я предложил двум своим товарищам простой план, как добраться до Москвы. План состоял в том, чтобы на пригородных поездах объехать все кордоны, которые наверняка выставлены с целью не допустить скопления людей в Москве, а затем уже на дальнем поезде, который, вероятно, все же будет, добраться до места. Ребята отказались, и я поехал один.

Мой план удался как нельзя лучше. Лежа на полу под полкой в почти пустом пригородном вагоне, я слышал, как в Любани по перрону ходили патрули, кого-то задерживали, но в мой вагон не пришел никто, и вскоре поезд покатился дальше. Не помню, где и как удалось подсесть в битком набитый дальний поезд, но в Москву я прибыл на второй день похорон утром и отправился прощаться со Сталиным.

Что произошло в Москве в первый день похорон, хорошо известно. Власти выпустили из рук контроль за ситуацией. Москва оказалась переполнена людьми, рвавшимися в Октябрьский зал, в котором было выставлено для прощания тело И. В. Сталина. Была страшная давка, в которой погибло много народа. Никто не ожидал такого скопления людей. И только через сутки, как раз к тому времени, когда мне удалось добраться до Москвы, порядок был наведен, вся Москва была перекрыта кордонами, и к Сталину допускали только организованные делегации. Мне удалось пройти к площади Свердлова только потому, что я носил шинель, которую мне выдали еще в спецшколе ВВС после ее окончания. Уже вечером, воспользовавшись темнотой и смешавшись с какой-то военной делегацией, я прошел с ней все кордоны. Но на площади Свердлова делегацию погнали с площади за недисциплинированность: жены военных, шедшие в той же колонне, вели себя неприлично – хохотали, веселились, и в конце концов всю колонну завернули. Но я уже был на площади Свердлова и уходить оттуда не собирался. И к ночи со вторых суток на третьи на площади Свердлова собралось около ста человек таких же «проходимцев», как я.