Рольф измучен. В этом браке я высосала из него все соки, он ложится на ту половину постели, на которую ложится всегда, потому что это его половина. Он лежит слева и ни разу не спросил, не хочу ли я поменяться с ним местами. Он не видит никаких оснований, кроме того, что мне, возможно, неудобно. Нет, только так. Дай мне однажды поспать на твоей половине. Зачем? Я хочу попробовать. Для чего? Он этого не понимает, берет журнал по специальности, и перед ним разворачивается наше будущее, если только я буду благоразумна и приду в себя. Разве не безумие покидать этот рай только потому, что здесь муж действует на меня угнетающе? Эти его лицемерные прогулки. Он никогда не хотел выходить на улицу, но в последнее время всегда меня сопровождал, чтобы все это видели. У него никогда не возникало желания хоть раз сесть со мной на ту дырявую скамейку позади монастыря братьев Марии, под деревом, где он тысячу лет назад вынашивал планы слюнявых поцелуев и далекого будущего, он же обо всем забыл, если бы он хоть признался в этом, но всякий раз, когда мы в последние дни проходили мимо этой скамейки, он говорил: наша скамейка. Потому что он знал, что я об этом думаю, он говорил это, чтобы доказать мне, что ему всегда известно, что я думаю, и Альберт однажды скажет: наша опушка.

Когда у него еще не было академической степени, тогда мы вели еще друг с другом разговоры о том, существует ли что-то такое, что есть у каждого человека, совершенно безразлично у кого. Тогда он еще пускался в такие игры: у каждого человека есть глаза. Не у каждого. Хорошо. У каждого человека есть волосы. Не у каждого. Есть такие, у которых нигде нет волос, на всем теле, потому что они больны! Хорошо. У каждого человека есть сердце. Нет, уже существует искусственное сердце. Или нет? Зачем ты задаешь так много вопросов? Потому что я хочу найти то, что есть у каждого человека. Что-то, что нас всех связывает. И делает одинаковыми. В политическом смысле? Нет, вообще. В человеческом! У каждого человека, у каждого человека есть мозг. Вот мы это и нашли. Мозг и мозг, это одно и то же? Нет, с оттенками. Однако я иногда спрашиваю себя: может быть, у нас различный мозг, может быть, мы только воображаем себе, что все видим одно и то же, например цвета, что думает тот, кто не различает красный и зеленый? Мы все пахнем одинаково? Я себя тоже прежде об этом спрашивал, говорит Рольф, и я решил исходить из того, что мы все одно и то же видим, одинаково пахнем и так далее, и доброй ночи. А я часто исхожу из того, Рольф, что универсума вообще нет, и люди тоже неодинаковы, что только я представляю себе все это так. Ничего нового, это о тебе уже говорили другие. Правда? Кто? Я бы хотела с ним однажды встретиться. Не сердись, сказал он, но я хочу спать.

С тех пор как мы поженились, он всегда говорит, я должен. Еще немножко, Рольф, вчера, когда я вытирала посуду, у меня было такое важное лицо, я сама напустила на себя такую важность, словно я делаю что-то исключительно важное, и вдруг я на самом деле показалась себе важной, и вытирать посуду показалось мне самым важным делом на свете!

Когда он спит потому, что он должен, я прижимаюсь к нему, потому что на меня находит такой страх перед ночами, которые я буду проводить совсем одна. Я сошью себе тряпичную куклу с очень длинными руками, которыми я смогу себя обвить. Почему я хочу уйти от него? Хотя, если он меня спросит, я признаюсь, что он мне нужен. Потому что я должна. Кто это говорит? Я. И Карл тоже это сказал. Если Карл говорит, вероятно, так оно и есть. И тогда заботиться о тебе будет Карл? Нет, он считает, что каждый должен заботиться о себе сам. Карл это писал по поводу дорог и путешествий.

Я бужу Рольфа, чтобы сказать ему, пора собираться в дорогу, в это путешествие туда. Те, чьи пути снабжены указателями и чьи дороги вымощены, кричат тебе, что ты идешь по ложному пути. А ты не знаешь названия нужного места, но знаешь, что там тебя никто не ждет, только ты. Да, в замок на песке, зевает Рольф. Карл говорит, что я, вероятно, творческая натура. Без творчества? То есть Карл говорит, что бывают творческие натуры, которые за всю свою жизнь не создают ни одного художественного творения. А вот тут Карл изрек истину! И ты хотела бы быть такой, как он! Нет. Стало быть, ты видишь, к чему приводит свобода и инобытие. Карл говорит, теперь спи, говорит Рольф, я все понимаю, но тем не менее мне нужно отдохнуть. Ведь утром мы поедем за мамой и отвезем ее на вокзал. Ты еще помнишь, Рольф, когда она впервые поехала в Аббано и там лечилась от ревматизма. Наверное, она как раз принимала грязевую ванну, когда ты лишил меня девственности. Кто знает, говорит он, я ли лишил тебя девственности. У тебя же не было крови. Ты думаешь, я лгу? Если человек обманывает сам себя, как ты, он автоматически обманывает людей, с которыми живет. Спокойной ночи!

Это было так волнующе. Когда он спрашивал, выйду ли я за него замуж, я думала: наконец-то начинается жизнь. Тот, кому делают предложение, принадлежит всецело тому, кто его делает. И я всегда хотела принадлежать. Уже в детском саду. Но саду я не принадлежала никогда. Они все были против меня. Я думала, я иду в детский сад и, по крайней мере, должна радоваться, что могу делать вид, будто я ему принадлежу. Это разрасталось. Особенно в университете. И тогда я встретила однажды Карла, незадолго до того, как он оставил германистику, и он сказал: у меня часто бывает такое чувство, что я ничему не принадлежу. С кем попало на улице я не хочу иметь ничего общего. Так как Рольф меня любил, я принадлежала ему. А потом я принадлежала желто-лимонному платью. И Альберту. Я бужу Рольфа, чтобы сказать ему, что мне говорил Карл об ответственности. Что каждый должен быть ответствен за себя самого. Рольф берет одеяло и ложится в гостиной. Или это сказал Альберт? На улице светает.

Я спросила Рольфа, могу ли я уйти от него, а потом вернуться. Нет. Почему нет? Потому что он не игрушка. Я задавала ему столько вопросов, что он сказал, ты еще не спросила, верю ли я в вечную жизнь и в отпущение грехов. Ты в это веришь, спросила я, тут ему показалось, что я его дразню. Очень со многим приходится мириться, сказал он, если тебя перестала интересовать техника. Очень многое приходится проглатывать. Я удивляюсь, почему гастритом страдает он, а не я. Рольф, фальшь у меня всегда вызывала восторг. С каких пор тебе известно, что такое фальшь? Ты же всегда говоришь, что не можешь разобраться, потому что все на свете одновременно фальшиво и искренне. Но я думаю, что проглатывать неправильно. И поскольку ты все проглатываешь, твоя работа тоже фальшива. Что тебе до моей работы? То, что ты не знаешь, куда катится машина, в которой ты лишь колесико. Ты ведь тоже не знаешь, какие последствия имеют все твои поступки. Да, и это меня мучает!