Ведь душевнобольные не знают, что они душевно больны, говорит врач. Я? Нет, они, душевнобольные, не знают, что они душевно больны. Ваш муж - инженер, он все-таки не имеет права ставить диагноз, говорит сестра. Я только терапевт, говорит врач, и я никогда не стал бы ставить диагноз, который находится за пределами моей компетенции. Возможно, вы беременны. Сестра наполняет моей кровью несколько стеклянных трубочек. Неожиданно она прижимает палец к губам: я не должна говорить о самоубийстве, пришла пациентка, у которой лейкемия. Врач задергивает занавеску между женщиной и мной. Я только успела заметить, что у нее коричневато-синеватое лицо. Не могли бы мы поменяться местами, та, за занавеской, и я? Мы бы помогли друг другу. Одевайтесь. Почему я не сумасшедшая? Если бы они знали, как у меня шумит в голове. Я бы ее с удовольствием подержала под вращающейся пилой, чтобы там, внутри прекратился шум.
Почему вы непременно хотите быть сумасшедшей?
спрашивает врач. Вы курите? Сестра слышит, что он собирается закурить, и протягивает ему пепельницу из-за занавески. Я боюсь оказаться сумасшедшей, и именно это создает ощущение, что сходишь с ума, потому что ведь с ума не сходишь, но об этом думаешь и так далее. У вас никогда не бывает страха? Терапевт качает головой. Никакого пресыщения жизнью? Нет, в самом деле нет. Ведь у него такая прекрасная работа и еще сестра. У них у обоих есть так много. Он не считает себя сумасшедшим. Может быть, вы душевно больны потому, что считаете себя нормальным? Он смеется, это не так просто. О да, я думаю, что жизнь очень проста. Но так как простота нас отпугивает, мы придумываем всякие замысловатости и пытаемся в них спрятаться, а кто не хочет сложностей, тот получает простоту, делающую его неприспособленным к жизни.
Дальше? Дальше не могу. Я записала это в мою хозяйственную книгу, когда рис подорожал. Мой муж прежде охотно ее читал, потому что таким образом он держал меня под контролем, в любом отношении. Но теперь я туда больше ничего не записываю, потому что у меня связь с другим мужчиной. Стало быть, поэтому вы никоим образом не хотите быть беременной, а хотите быть сумасшедшей, говорит терапевт. Как мне убедить его в том, что я больна? В последнее время мой муж очень обеспокоен тем, что я каждый день говорю обратное тому, что утверждала накануне. Но ведь каждый третий день эти противоречия нейтрализуются, говорит терапевт, и у вас только два мнения. Нет, это всегда совершенно новое противоречие! Тогда вы непостоянны, но это ничего не значит. Но он не хочет, чтобы я была непостоянной. Кто? Мой муж! Он совершенно забыл о моем муже, потому что уже думает о следующей пациентке, той, чья кровь исследуется там, за занавеской.
Племянник Бетховена тоже хотел наложить на себя руки. Потому что дядя меня просто замучил, говорил он. Бетховен был скрягой и контролировал свою экономку. Пойди незаметно на рынок или подсчитай, сколько ложек сахара его кухарка бросила в кофе и совпадает ли это с его расчетами. Бетховен и Рольф два великих бережливых. Терапевт говорит: он известит меня о результатах анализа крови. Потом сестра догоняет меня в коридоре, где сидят сплошь больные, и говорит, она позвонит мне, как только что-нибудь выяснится, или напишет, мне не нужно приходить опять. Те, которые сидят в коридоре, это трупы, и они еще теплые.
Почему мне никто не верит, что я больна? Разве это здоровая мысль, если я каждый месяц, сгорая от нетерпения, жду болей в животе, чтобы мой ребенок остался нетронутым, когда я, как о спасенных, думаю обо всех моих неродившихся детях, каждый месяц, и если на самом деле лучше бы мне быть мертвой, чем живой? Это кризисы, говорит Альберт, а когда ты родишь своего первого ребенка, ты увидишь, как ты изменишься - у тебя появится ответственность и у тебя в руках будет живой человек. А я? Тогда ты уже не будешь больше думать о себе, а только о своем ребенке. Швейцар в клинике совершенно не смотрит в мою сторону, не смотрит, как я, такая здоровая, иду мимо него. Приходящие в клинику здоровые любопытства не вызывают. Разве привратники никогда не бывают любопытны? Рольф сказал, любопытны привратницы. Ты иногда ведешь себя как привратница. Потому что я хотела узнать, кто над нашей квартирой ходит по ночам туда-сюда. Кто там наверху тоже не может уснуть. Это тебя не касается, сказал Рольф, не будь любопытной, как привратница. Терапевт хотел знать, бывают ли у меня газы. Да нет. Что он имел в виду? Бывают ли у меня боли в животе. Нет, сейчас нет. Сердце. И тошнота по утрам, когда просыпаюсь. Боль в сердце отдает даже в руку. От курения? Или вы беременны, сказал он. Когда у нас будут данные анализов или у вас тем временем начнется менструация, тогда все будет ясно. Он в самом деле это сказал. Ясно. А женщина за занавеской не знает, что ей придется умереть. Ей этого не говорят, потому что не имеет смысла. Она думает, она почти здорова.
Пожалуйста, подумай, говорит Рольф. Проанализируй себя сама. А у меня из головы не идет платье желто-лимонного цвета, и ни о чем другом я думать не могу. В самом деле, о чем тогда шла речь? Он будет говорить: ты привязываешься к мелочам, стало быть, я сделаю вид, будто я размышляю, но думаю я только о платье. Ты злопамятна, скажет он, ты копишь обиды. Да, это так. Я все коплю, все камни, через которые он перепрыгивает, я собираю и коплю, жаль, что желто-лимонное платье не камень. Мне кажется, ты что-то замышляешь. Недовольна, что у тебя нет никакой работы? Он говорит: я сказал, если хочешь работать, иди работай. А как быть с консультантом по налоговым вопросам? Ты пришла к нему в бюро, даже не допечатала до конца письмо, вскочила, как безумная, и заявила, что лучше ты все-таки не будешь нигде работать. Ну кто же тебя после этого будет принимать всерьез? На худой конец я могу поверить, что цифры тебя не интересуют. Но чтобы цифры подавляли, чтобы их вид вызывал испарину, потому что их можно только перепечатывать, но за ними невозможно ничего себе представить? В конце концов, тебе не нужно абсолютно за всем что-то себе воображать! В качестве служащей бюро нужно просто служить этому бюро, все! И в консультации по налоговым вопросам пишут, черт побери, письма, которые диктует консультант. Уж он разбирается, будь спокойна. А хотят или не хотят, любят или не любят, уважают или не уважают тех, к кому обращаются со словами "дорогой" или "многоуважаемый", вопрос для помешанных. Пиши письма, и точка! Если бы каждый думал так, как ты, нет уж, уволь! Да, пожалуйста, напейся! Только не покупай это пойло. Мы ведь поддерживаем связь с Комитетом по атомной энергетике. Если я позвоню в Вену, я это сделаю из ФЁЕСТа (разговор не будет стоить ни копейки), то мой друг Вальтер обеспечит нас напитками из Duty Free Shop. Ах так, опьянение по линии Комитета по атомной энергетике тебя не устраивает? Что же тогда тебя устраивает? Может быть, ты мне тогда составишь список, чтобы я лучше ориентировался и меньше ошибался в отношении тебя?
