Теремрин за воспоминаниями не заметил, как дошёл до места дуэли Лермонтова. Далее предстоял крутой подъём на отрог Машука, с которого открывался во всём своём величии пятиглавый Бештау. Впрочем, в тот день было не до любования природой. Теремрин шёл, нигде не задерживаясь. Зрело решение: надо поговорить с нею, обязательно поговорить. Было, о чём спросить. Так и осталось для него неясным, что же помешало им встретиться снова. Ведь он был уверен не только в силе своих чувств, он был уверен, что и у неё были к нему чувства, которые рядовыми не назовёшь. Или он ошибался? И волновал ещё один, может быть, даже более важный вопрос: тот, которым озадачил его Посохов.
На обеде Теремрин их не видел. Не было и Посохова, который ещё не вернулся из Кисловодска. После обеда Теремрин вновь отправился на терренкур. Надо было приводить себя в надлежащий вид после зимней кабинетной спячки.
Перед ужином он долго сидел в уголке скверика, надеясь увидеть Катю, а может быть и не только её … Не увидел. На ужине их снова не было. Теремрин не удержался и поинтересовался у официантки, куда делась семья, сидевшая за столиком у окна.
– Так они сразу после обеда уехали Московским поездом…
– Как уехали?
– Как уехали? – повторила официантка. – Путёвка кончилась, вот и уехали.
Теремрин вышел из столовой, и долго стоял, не зная, что делать, стоял на том самом месте, где когда-то покупал билеты в музыкальный театр. Потом пошёл в приёмное отделение и попросил найти в документах, что за семья только что завершила свой отдых. Пояснил, что, скорее всего, дружил с отцом той женщины, которую зовут Екатерина Владимировна, но что фамилии её по мужу не знает.
– Представляете, – говорил он, не слишком сочиняя. – Мельком увидел её вчера. Хотел подойти, да всё как-то не получилось, а сегодня узнал, что она уехала.
Ждать пришлось не долго.
– Вот-вот… Отдыхали втроём? Точно. Генерал Труворов, с женой и дочерью.
– Труворов?! – что-то очень далёкое слегка колыхнулось в его памяти, но он спросил не о том, что вспомнилось – это было бы нелепо; он поинтересовался: – Откуда они приехали?
– Из Группы Советских войск в Германии. Вот, войсковая часть номер…
Под номером войсковой части в ГСВГ могли скрываться, как соединения, так учреждения и штабы. Так что номер помочь не мог. Не писать же, в самом деле, письмо? Попадёт ли оно к ней в руки? Может попасть и к её мужу, а это совсем ни к чему.
Теремрин медленно поднялся к своему корпусу, остановился, раздумывая, что теперь делать. Почти сутки он жил тем, что было более десяти лет назад. Он подсчитал точно. Удивительно, что за эти сутки он ни разу не вспомнил о том, что тревожило его перед отпуском. Он оказался в положении тех игроков в волейбол, за которыми наблюдал накануне перед грозой. Он забыл обо всём, потому что не хотело помнить его сердце ни о чём другом, кроме того, что сейчас занимало всё его существо.
Но настала пора сказать несколько слов и о нём самом, чтобы в дальнейшем были более ясными и мотивы его поведения. Впервые он оказался здесь, в Пятигорском центральном военном санатории, когда стоял на перекрестке служебных и жизненных дорог. Обстоятельства заставляли уйти со строевой службы в журналистику, причём не просто в журналистику, а заняться историей. А это занятие привело, в конце концов, в соответствующее военно-научное учреждение. Но это случилось позднее – после того отпуска всё круто изменилось в его службе…
В его роду военными были дед и прадед по материнской линии. О прадеде он знал немного. Зато было ему известно, что дед прошёл на фронтах 1-й мировой войны от штабс-капитана до полковника, служил на Юго-Западном фронте, участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве, знал также, что окончил дед Воронежский кадетский корпус и юнкерское училище.
Родом он был из центральной части России, из самых, так называемых, Чернозёмных мест. На берегу полноводной реки, притока Оки, в устье речушки Теремры, раскинулось живописное село Спасское. Там было имение его предков. От имения и от одного из великолепных храмов, даже следов не осталось. Храм же в центре села, на взгорке, как водится, в хрущёвские времена обратили в склад.
Из этого села были родом два прадеда, дед и бабушка Теремрина. Один прадед, офицер, рано вышел в отставку и жил в тех краях хлебосольным русским помещиком, занимаясь сельским хозяйством, водил дружбу с литературным миром Черноземья. Второй прадед был священником. Одну из дочерей его и посватал молодой офицер, дед Теремрина, часто наезжавший к отцу из корпуса – кадетом, из училища – юнкером, из полка – офицером. Когда и как он познакомился с дочерью священника, Теремрин не знал, знал только, что прадед, против обыкновений того времени, не противился браку своего сына с дочерью священника, красавицей Варенькой. Вскоре у них родился сын, а тут и грянула 1-я мировая. Вслед за ней налетела кровавым вихрём революция, и затерялись следы деда в жестоком водовороте.
Бабушка осталась в селе, вырастила сына. Прадед Теремрина был убит прямо в своей деревне. Прадед же, который был священником, и прабабушка тоже долго не прожили при новой власти. О них Теремрин почти ничего не знал. Когда же приезжал к бабушке в деревню, та иногда брала его с собой на сельское кладбище. Там, на небольшой лужайке, поросшей лишь редкой травою, прорывающейся к свету сквозь камни и щебень, бабушка становилась на колени, крестилась и плакала. Только щебень и остался от храма, который, по рассказам бабушки, был необыкновенно красивым. Под этим щебнем, видимо, и была могила родителей его бабушки. Дима молча стоял в сторонке, ощущая какую-то особую, непонятную ему важность момента.
Отец его, Николай Алексеевич, очень любил эти края. Часто проводил здесь отпуска, ходил на рыбалку с маленьким сыном, в лес за грибами. Правда, на кладбище он бывал редко, поскольку мало помнил тех, кого оплакивала его мама – бабушка Дмитрия. Место же, где под щебнем была могила, она узнавала по каким-то признакам, ей одной понятным.
Только много лет спустя Теремрин смог полностью понять и осознать всю чудовищность кровавой безбожной власти, которая лишила Русский народ истории, памяти предков, многих великолепных белокаменных храмов и церквушек, как бы оберегавших и хранивших целостность и покой этой единственной в целом свете Священной Земли. Но до полного понимания того, что произошло, было далеко даже в те годы, когда Теремрин, определив, наконец, свой жизненный путь, углубился в изучение величайшего прошлого Отечества. Полное понимание, или, по крайней мере, достаточно полное, приходило в борьбе со злом, с новой силой обрушившимся на Русь в эпоху ельцинизма. Но это уже предмет последующих глав. В громе и грохоте перестройки не каждый ещё мог разобрать черты будущего, не каждый мог прийти к пониманию прошлого. Ложь и клевета, которыми поливали страну с экранов телевизоров продажные репортёры, запутывали и лишали возможности, что-либо понять в бушующем потоке нечистот демократии. Теремрину было несколько легче разобраться во всём, поскольку отец его был видным историком твердой Державной ориентации.
Вот тот минимум информации об одном из главных героев романа, который автор считает необходимым сообщить читателю. Ну и, конечно, к этому необходимо добавить, что Теремрин приезжал в Пятигорский военный санаторий совсем не для занятий историей, и привлекали вовсе не книги из пыльных библиотек, а живые, волшебные книги, имя которым – «Женщины».
Он бы мог вспомнить не один эпизод из своей курортной летописи, но все они меркли по сравнению с тем, что случилось с Катей.
***
Алексей Посохов подошёл к Теремрину, в задумчивости стоявшему возле жилого корпуса, да так и не решившему, идти ли в номер, или отправиться на танцевальный вечер. О подготовке же к танцам красноречиво свидетельствовали шумные упражнения инструментального ансамбля, оглашавшего окрестности пока ещё бессвязными обрывками мелодий. Но эти, совершенно бессвязные обрывки, словно условные сигналы, настраивали на особое настроение, обещали что-то загадочное и волнующее, чем полны танцевальные вечера.
