Следующий день я опять смотрел кино, но больше пил и тупо сидел у бассейна так, что весь обгорел. Девушка в аозае привычно катала свои столики, но закусывал я всё реже. Размышляя, приходил к однозначному выводу: любыми способами нужно рвать отсюда когти – ничего другого, кроме как вечно оставаться в положении зависимого заложника, мне здесь не светит. Верить Минову и всему его бла-бла-бла – дело наивное и бестолковое. Но как бежать без паспорта и связей в чужой стране? На ум приходил только один вариант: искать контактов с любыми знакомыми, падать в ноги и просить о помощи. Да только где бы их найти?
Мельдоньич ночью и вовсе не появился, но я уже махнул на это рукой. Так и заснул у бассейна, и мне всё снилось, как мы со стариком-вьетнамцем, что называл меня «песесой», пытаемся бежать от моих пленителей тропой Хо Ши Мина. Но они постоянно нас настигали…
Сон был в руку – наутро заявился Минов с двумя вьетнамцами в штатском. Он бегло просмотрел стопки привезённых мне книг и фильмов, неодобрительно покосился на пустые бутылки и представил меня своим спутникам.
Те сказали, что хотят побеседовать со мной на включённую видеокамеру.
– Это ещё зачем? – недовольно буркнул я Лыкичу.
– Пойми: ты – иностранный гражданин и собираешься работать здесь, – разъяснил он ситуацию. – А это – товарищи из министерства общественной безопасности Вьетнама. Без их разрешения у тебя здесь ничего не получится. С Мельдоньичем они уже пообщались в лаборатории, теперь – твоя очередь.
– А где, кстати, Мельдоньич? – не удержался спросить я.
– У него аврал: на днях прилетают заказчики кукол, которых мы не успели продать в России, – ответил big boss.
Вьетнамские товарищи начали издалека. Сперва пробежались по моей биографии: где родился, где учился, кем работал? Я рассказал всё без утайки, как и то, что последнее время профессионально занимался переводами: от различной научно-технической литературы вплоть до инструкций по применению импортной электротехники, бытовой химии, медикаментов… Признался, что из восточных языков сносно знаю китайский, японский и вьетнамский, хуже – корейский и тайский. Заодно попросил у Минова принести мне побольше словарей. Тот молча кивнул.
После этого разведчики провели со мной несколько тестов, разложив на столе карточки с разными картинками и символами, чтобы я интуитивно выбрал из них понравившиеся, – это, мол, нужно для создания моего психологического портрета; попросили заполнить целую кипу опросников на совершенно не связанные друг с другом темы.
Потом в лоб спросили о моих планах: собираюсь ли я остаться во Вьетнаме или вернуться в Россию?
После вчерашних размышлений я честно ответил, что хочу домой.
На это они мне сразу обрисовали возможные варианты, из чего стало ясно, что Минов сдал меня им со всеми потрохами.
Картина маслом, как я себе и представлял, получалась безрадостной.
Де-факто существует нож в крови пропавшей Эльвиры Улябиной, на его рукоятке – отпечатки моих пальцев. Если этот вещдок попадёт в руки российского следствия, я тут же становлюсь главным подозреваемым в её исчезновении. Сыщики сравнят кровь на лезвии ножа с образцами, сохранившимися в базе данных при родах Элей дочери в ульяновской клинике, и мне потом долго придётся объяснять, где я спрятал труп женщины.
Далее. Непреложным фактом является моё бегство за границу сразу же после исчезновения в Вознесенском районе Нижегородской области Игоря Скромного. В России уже начато следствие по делу пропажи этого журналиста: несколько свидетелей показали, что именно я напросился к Скромному в экспедицию в Лашман с группой самозванцев, выдававших себя за «киношников» от режиссёра Георгия Молоканова. Тот уже опрошен и заявил, что никаких представителей от своего фильма никуда не посылал. Теперь следователи разыскивают, чтобы допросить, и меня: уже пытались связаться, но мой телефон недоступен.
Понятно, что при таких раскладах в Россию мне лучше не возвращаться.
– «Вечная весна в одиночной камере», – понимающе кивнул я.
Тут вьетнамские товарищи предложили мне и другой вариант. Никакого ножа не существует, а, значит, и с убийством Улябиной меня ничего не связывает. На допросах в России по делу исчезновения Скромного я отвечаю, что Игорь сам попросил меня поехать с ним в экспедицию, чтобы содрать с организаторов побольше денег за участие в ней не только прессы, но и представителей киноиндустрии. Своих спутников – Ивана Цоя, Лаврентия Мутко и их «ассистента» – я до этого никогда не видел и познакомился с ними только в машине. Их, как и меня, в поездку позвал сам Скромный, подговорив для солидности выдать себя за «киногруппу». Во время всей экспедиции я пребывал в полукоматозном состоянии: отравился чем-то накануне и почти ничего не помню. По приезду домой сразу решил улететь во Вьетнам по путёвке, выигранной до этого по конкурсу. Так как тело Скромного затерялось в лашманских болотах, то если его даже и будут искать – вряд ли найдут. Тем самым от меня очень скоро отстанут и благополучно забудут.
– К чему вы клоните? – спросил я вьетнамцев.
Они тут же разъяснили, что, если я соглашаюсь на второй вариант, мне обеспечат возвращение домой, но в России я буду работать на вьетнамскую разведку.
– У вас там есть своя разведка? – искренне удивился я.
Теперь уже недоумённо переглянулись товарищи из министерства:
– А как же? В России работает очень много вьетнамцев, в том числе и нелегалов. Среди агентуры нам там очень нужны люди из местных: вьетнамцу в России путь во многие сферы закрыт, а русскому в этом плане куда проще. Тем более, что по вашему адресу мы могли бы организовать явочную квартиру.
Я вдруг сразу всё понял!
Понял, почему Минов не стал меня ликвидировать в России, как Гошу Скромного, а вывез с собою во Вьетнам! Я был для него живым товаром, «кабанчиком», разменной монетой для местных спецслужб, чтобы они позволили ему самому обосноваться здесь со своим полулегальным бизнесом! Он привёз им повязанного по рукам и ногам готового агента взамен на лояльное отношение к своим сомнительным делишкам!
– Да уж, Иван Лыкич, ловко вы меня развели! – медленно процедил я, глядя ему прямо в глаза. – Как дитё малое! Сначала уговорили предать своего друга, а теперь вот – хотите заставить и родину продать.
Тот, как мне показалось, даже немного стушевался:
– Да погоди ты! Товарищи обрисовали вариант, при котором ты сможешь вернуться в Россию. Но тебя пока никто не гонит – ты можешь остаться работать здесь.
– Ключевое слово в вашей тираде – «пока»? – сказал я, опуская голову.
– Вас никто не торопит, – вмешался один из сотрудников министерства безопасности. – Вы же предупредили дома, что уезжаете во Вьетнам на заработки. Вот и поработайте здесь с товарищем Миновым. А через несколько месяцев мы вернёмся к нашему вопросу. К тому времени, глядишь, и тема с исчезновением журналиста Скромного поуляжется и подзабудется. Тем легче будет организовать ваше возвращение.
– Нам почему-то кажется, что вам непременно захочется вернуться в Россию, – многозначительно добавил второй спецслужбист, после чего они собрали свои бумаги, пожали руку Лыкичу и откланялись.
– Завтра переселяемся на платформу, – только и нашёлся, что сказать мне, Минов и последовал за ними.
Вечером того же дня на виллу вернулся Мельдоньич, но не один, а с Карлом.
Я ничего не стал рассказывать об утренней встрече с товарищами из министерства, но учёный и так был в курсе.
Бородач быстро настроил своего андроида, предупредив, что тот повсюду будет следовать за мною на расстоянии двух метров.
– Пусть все думают, что это твой телохранитель! – привычно съязвил «гуманист».
У меня уже был жёсткий опыт «общения» с Карлом, поэтому снова испытывать границы допустимого с ним поведения я не стал, как и его реакцию на возможные с моей стороны резкие телодвижения. Теперь просто всякий раз предупреждал его о всех своих последующих действиях: «иду в туалет», «пойду чего-нибудь съем» или «поплаваю в бассейне» – и он, как и был запрограммирован, послушно сопровождал меня. И я его уже совсем не стеснялся.
