– Это вечерний «День»? – спросил он, лишь чтобы сказать что-нибудь, увидев в руках хозяйки какой-то большой лист.

Она не поняла его, но протянула ему лист. Это был грубый рисунок, изображавший небесное явление, виденное в Кельне.

– Старинная картина! – сказал советник и совсем оживился, увидев такую редкость. – Откуда вы достали этот листок? Очень интересно, хотя это все выдумка! Как теперь объясняют, это было северное сияние, известное проявление электричества!

Сидевшие поближе и слышавшие его речь посмотрели на него с удивлением, а один из них даже встал, почтительно приподнял шляпу и серьезно сказал:

– Вы, вероятно, большой ученый, monsieur?

– О нет! – отвечал советник. – Не очень! Хотя, конечно, могу говорить на разные темы, не хуже других!

– Modestia[3] – прекраснейшая добродетель! – сказал собеседник. – Что же касается вашей речи, то mihi secus videtur[4], хотя я охотно подожду высказывать свое judicium![5]

– Смею спросить, с кем имею удовольствие беседовать? – спросил советник.

– Я бакалавр богословия! – отвечал собеседник.

Советнику все стало ясно – звание соответствовало одежде незнакомца. «Должно быть, какой-нибудь сельский учитель, каких еще можно встретить в глуши Ютландии!» – решил он про себя.

– Здесь, конечно, не locus docendi[6], – начал опять собеседник, – но я все-таки прошу продолжить вашу речь! Вы, должно быть, большой знаток древней литературы?

– Да, пожалуй! – отвечал советник. – Я почитываю кое-что хорошее и из древней литературы, но люблю и новейшую, только не «обыкновенные истории»[7] – их довольно и в жизни!

– «Обыкновенные истории»? – переспросил бакалавр.

– Да, я говорю о современных романах.

– О, они очень остроумны и имеют большой успех при дворе! – улыбнулся бакалавр. – Королю особенно нравятся романы о рыцарях Круглого стола, Ифвенте и Гаудиане. Он даже изволил шутить по этому поводу и со своими приближенными[8].

– Этого я еще не читал! – сказал советник. – Должно быть, Гейберг опять что-нибудь новое выпустил!

– Нет, не Гейберг, а Готфрид Геменский! – отвечал бакалавр.

– Вот кто автор! Какое древнее имя! Так ведь звали первого датского издателя!

– Да, это наш первопечатник! – подтвердил бакалавр.

Таким образом, разговор благополучно поддерживался. Когда один из посетителей заговорил о чуме, свирепствовавшей несколько лет тому назад, т. е. в 1484 году, советник подумал, что речь идет о недавней холере, и беседа продолжалась.

Трудно было не затронуть недавнюю войну 1490 года, когда английские каперы захватили на рейде датские корабли. Советник, переживший события 1801 года, охотно поддержал общие нападки на англичан. Но дальше беседа как-то перестала клеиться. Добряк бакалавр был слишком невежествен, и самые простые выражения и отзывы советника казались ему слишком вольными и фантастическими. Они удивленно смотрели друг на друга, и когда, наконец, совсем перестали понимать один другого, бакалавр заговорил по-латыни, думая хоть этим помочь делу, но ошибся.

– Как вы себя чувствуете? – спросила советника хозяйка, дернув его за рукав. Тут он опомнился – в пылу разговора он совсем забыл, где он и что с ним.

«Господи, куда я попал?»

И при одной мысли об этом у него закружилась голова.

– Будем пить кларет, мед и бременское пиво! – закричал один из гостей. – И вы с нами!

Вошли две девушки. Они наливали гостям вино и затем низко приседали. Советника пробрала дрожь.

– Что же это такое? Что же это такое? – повторял он, но вынужден был пить вместе со всеми.

Подвыпившая компания так приставала к нему, что он пришел в полное отчаяние, и когда один из собутыльников сказал, что он пьян, советник ничуть не усомнился в его словах и только просил найти извозчика. Все подумали, что он говорит по-«московитски»!

Никогда еще ему не приходилось бывать в такой простой и грубой компании. «Можно подумать, ей-богу, что мы вернулись ко временам язычества. Это ужаснейшая минута в моей жизни!»

Тут ему пришло в голову залезть под стол, подползти к двери и незаметно выскользнуть на улицу. Он уже был почти у дверей, как вдруг остальные гости заметили бегство и схватили его за ноги. Но – счастье! – калоши при этом снялись с ног, а с ними исчезло и все колдовство!

Советник ясно увидел перед собой зажженный фонарь и большой дом. Он узнал и этот дом, и все соседние, узнал Восточную улицу. Сам он лежал на тротуаре, упираясь ногами в чьи-то ворота, а рядом сидел, похрапывая, ночной сторож.

– Боже мой! Я заснул прямо на улице! – воскликнул советник. – Да, да, это Восточная улица! Как тут светло и хорошо! Вот что может наделать один стакан пунша!

Через две минуты он уже ехал на извозчике в Христианову гавань и, вспоминая дорогой только что пережитые им страх и ужас, от всего сердца превозносил счастливую действительность нашего времени, которая со всеми своими недостатками все-таки куда лучше той, в которой ему довелось только что побывать. Да, теперь он сознавал это, и, согласимся, поступал благоразумно.

– Кажется, это пара калош! – сказал ночной сторож. – Должно быть, того офицера, что живет наверху. У самых ворот оставил!

Почтенный сторож охотно позвонил бы и отдал калоши владельцу, тем более что в окне у того еще горел свет, да побоялся разбудить других жильцов в доме и не пошел.

– Удобно, наверное, в таких калошах! – сказал он. – А кожа какая мягкая!

Калоши пришлись ему впору, и он остался в них.

– Чего только не бывает на белом свете! Вот, к примеру, этот офицер. Бродит себе взад и вперед по комнате вместо того, чтобы спать в теплой постели! Счастливый! Нет у него ни жены, ни детей! Каждый вечер в гостях! Будь я на его месте, я был бы куда счастливее!

Только он произнес это, калоши сделали свое дело – ночной сторож преобразился и стал офицером.

Новоиспеченный военный стоял посреди комнаты, держа в руках клочок розовой бумаги со стихами самого офицера. Кто не знает минут поэтического вдохновения? Возьмешь в такие мгновения бумагу, и выльются стихи. Вот что было написано на розовом листе: