Родители появились дома неожиданно для меня – обычно они обедают по месту своей работы и домой возвращаются поздно вечером. Выскочить из дома я не успеваю, поэтому, заслышав шум подъехавшего «уазика», быстро взбираюсь на большую русскую печь, стоящую в углу горницы, задёргиваю занавеску и укрываю себя старой рогожей.

Печь – любимое место, на ней я и мой младший брат коротаем долгие зимние вечера. Полушёпотом рассказываем мы друг другу страшные истории, придумываем различные сюжеты к сказке о Емеле-дурачке, разъезжающем на печи по просторам Руси.

– Вечером, как только он придёт из школы, я с ним серьёзно на эту тему поговорю, чтобы не было у него душевной трагедии, – говорит отец.

– Только, пожалуйста, без кулаков, – просит его мать.

Однако её просьба пролетает мимо ушей отца. Наш мужской разговор не откладывается в долгий ящик, ибо я, вытягивая удобнее ноги, цепляю какую-то кухонную утварь, лежащую на печи – раздаётся шум и следом властный голос отца.

– Слазь с печи, Семён! Приехали!

Понимая, что моё отлынивание от школы раскрыто, я нехотя сползаю с печи, в предчувствии того, что отцовский ремень будет «гулять» по моей спине. Мой отец ярый приверженец правила: «пожалеешь ремень – испортишь ребёнка». Впрочем, этого правила придерживаются все родители моих друзей. Первый же его вопрос приводит меня в полное уныние.

– Сколько дней не ходишь в школу?

Опыт подобного общения с отцом подсказывает мне, что лучше не врать, поэтому говорю ему правду с раскаивающимися нотками в голосе.

– Два дня.

– Как два дня? – оседает на диван моя мать. Потом не говоря ни слова, она уходит в спальню откуда вскоре доносится ее всхлипывания. Я иду в спальню и прошу её простить меня. Она бросает укоризненный взгляд на мою голову, и мы обнимаемся.

– Сыночек, мой родной! – прорывается у неё сквозь плачь…

Вскоре, после случившегося со мной инцидента в школе началась сдача выпускных экзаменов. К своему удивлению, и больше всего к удивлению моих родителей, все экзамены я сдаю на оценку не ниже, чем «хорошо». Со своей подругой – Танюшкой я, в силу сложившихся обстоятельств, больше не встречаюсь. К тому же мой друг Расим от кого-то узнал, что она вновь встречается с астрономом. Да это и к лучшему. Зачем я ей? Астроном, другое дело – высокий, кудрявый парень, с высшим образованием, работает учителем в школе, за него можно и замуж. Недостаток у него лишь один – рыжий он. Хотя этот цвет на любителя. Танька сама красит волосы в ярко рыжий цвет. Единственное, о чём я сожалею, так это о своём сколотом переднем зубе, который был повреждён в стычке с ним.

– Так, всё-таки, куда, сынок, ты намерен поступать? – глядя на меня вопросительно, спрашивает мать.

Своим вопросом она застаёт меня врасплох, так как я ещё пребываю в глубоком раздумье. Для меня ясно лишь одно, что «человеком», как говорит мой отец, я буду становиться в военном училище. Но вот в каком? Чаяния родителей мне понятны. То, что случилось с моими сверстниками, наводило их на тревожные мысли. Один из них, Володька, будучи пьяным, разбился насмерть на мотоцикле, другой – Гришка попал в тюрьму за «хулиганку», Юрка начал основательно злоупотреблять алкоголем. Все они были старше меня на пару лет, и родители полагали, что я нахожусь под их влиянием. Впрочем, их понять несложно.

– Мам, я пока не решил, куда буду поступать, но точно знаю, что это будет военное училище, – отвечаю я на заданный ею вопрос.

Глаза матери наполняются радостью…

– Сынок, не забывай, пожалуйста, писать письма домой, – напутствует меня отец, приехавший ко мне на «День присяги».

Мы сидим с ним на скамье на стадионе. Я пристально всматриваюсь в черты его лица, словно хочу насмотреться на него с запасом на год, в течение которого мы вряд ли свидимся. Я очень сильно скучаю по нему, матери, сестрёнкам и брату.

– Обязательно буду писать. Как там поживает Светик-семицветик? – интересуюсь я относительно своей младшей сестрёнки.

– Растёт, как в сказке, по дням и по часам, – смеётся отец. – Она уже «гулит», пытается перевернуться набок. Думаю, что скоро это у неё получится. Да, чуть не забыл, сынок, сказать тебе новость, – спохватывается он. – Танька, бывшая твоя, вышла замуж за астронома.

– Не дождалась солдата. Все они такие! – иронизирую я, смеясь. – А если говорить по-доброму, то я рад за неё, она хорошая девчонка. – А как поживают мои друзья? – спрашиваю у отца.

– Ребята, с которыми ты поступал в училище, получили повестки на службу в армию – в ноябре пойдут служить. – И тут же интересуется.

– Как вас кормят, хватает ли?

По стадиону разносится селекторный голос, извещающий о построении нашей роты на обед. Мы крепко обнимаемся, и отец уходит. Я ещё некоторое время продолжаю смотреть ему вслед. Меня внезапно охватывает сильное чувство тоски по дому. Наверно, зря выбрал военную службу, – откровенно хандрю я.

– Что приуныл, Семён? – слышу сзади голос Фарида, своего нового друга, по кличке «Фаза». – Тоскливо?

– Да, тоскливо, очень, – честно признаюсь ему. – Я даже и не полагал, что окажусь таким домашним.

Ограниченная степень свободы

– Батальон! Равняйсь! Смирно! – звучит зычный голос командира нашего батальона.

Курсанты четырёх рот замирают в волнительном ожидании следующей команды. Они знают, по какому случаю построен батальон, и новая команда не заставляет себя ждать, она касается меня.

Повинуясь этой команде, я выхожу строевым шагом из строя, и комбат объявляет мне десять суток ареста за самовольную отлучку с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

В курсантских шеренгах слышится шёпот. Строй шевелится. Это первое столь суровое наказание, прозвучавшее перед строем из уст нашего комбата.

– Наверное, Семёна отчислят из училища, – слышу я перешёптывания курсантов, доносящиеся до меня из первых шеренг моей роты.

– Есть десять суток ареста, – отвечаю я с хрипотой в голосе, и по команде комбата вновь возвращаюсь в строй.

Комбат не успокаивается, вдогонку мне несутся резкие, как пистолетный выстрел, его указания командиру роты.

– Посадить его под Новый год! Рассмотреть вопрос об исключении из комсомола! Информировать родителей!

В том, что меня исключат из комсомола я был почти уверен и не переживал по этому поводу. Меня уже исключали из комсомола за драку с учителем по астрономии из-за девушки, но тогда мне повезло – большинство комсомольцев проголосовало «против» моего исключения. Это были мои школьные друзья и часть сентиментальных девчонок, которым импонировало то, как я самоотверженно бился за свою девушку, несмотря на то, что мой противник был старше по возрасту, выше ростом и сильнее.

Я победил в схватке с ним, потому как был убеждён, что физическая сила не имеет преимущества над силой духа. «Астроном» не выдержал моего натиска, несмотря на то, что ему удалось разбить мне нос и посадить синяк под глазом. Он позорно бежал от меня, как только ощутил мои зубы на своём теле, которыми я намеревался его рвать.

Отсидка на гауптвахте не пугает меня. Но вот, что действительно волнует, так это то, что командованием роты будет направлено письмо родителям о моём недостойном поведении. На мгновение я представил плачущее лицо своей матери, читающей такое письмо, и моё сердце сжимается в тугой комок, я готов сам расплакаться…

Ленинская комната, в которой проходит комсомольское собрание, до отказа заполнена курсантами моего взвода, все они комсомольцы, а двое из них коммунисты, они присутствуют на собрании в качестве приглашённых лиц. На собрании также присутствуют командир взвода и роты.

Мне дают слово. Я что-то бессвязно говорю, признаю свою вину, отвечаю на вопросы. После чего наступает время прений. Первыми выступают курсанты-обвинители, подготовленные заранее командирами, они жгут меня словом, а один из них, увлёкшись громкой патетикой, бросает мне: «С таким, как Семён, я не пошёл бы в разведку». Потом выступают те, кого разбудило громкое слово. И здесь, совсем с неожиданной для меня стороны открывается мой приятель, с которым я делю прикроватную тумбочку. Он, в унисон курсантам, выступившим за моё исключение из комсомола, также заявляет, что я опозорил воинский коллектив и поэтому мне не место в ленинском комсомоле.