– И что, Мариан Нюгор тоже принадлежала к их числу?

В вопросе Арне Педерсена прозвучало сомнение. Довольно трудно было представить себе молодую красивую женщину, на целых шесть месяцев изолированную от внешнего мира в компании с одиннадцатью мужчинами.

– Нет-нет, все совсем не так. Здесь были только мужчины, однако в американской армии существует масса дурацких правил – здесь я цитирую самого полковника, который наверняка знал, о чем говорил. Так вот, одним из этих правил было, что раз в год все медицинское оборудование должно проходить контроль врача либо медсестры, и, должен сказать, это положение соблюдалось неукоснительно. Таким образом, 13 сентября 1983 года Мариан Нюгор прибыла сюда с соответствующей медицинской инспекцией. Сама работа заняла у нее всего пару часов и вообще-то не предполагала никаких контактов со здешними представителями противоположного пола. И вот в какой-то момент выяснилось, что она пропала, и, сколько потом ни искали, никто так и не смог ее найти. В конце концов поисковым вертолетам так и пришлось вернуться без нее.

Конрад Симонсен перебил его:

– А в какое время дня это случилось? Я имею в виду, было уже темно?

– Насчет времени я не в курсе, но, думаю, когда мы вернемся в Нуук, нас там уже будет поджидать подробный отчет обо всех обстоятельствах ее исчезновения. Мои люди уже над этим работают, да и в Туле, насколько мне известно, тоже. Американцы также обещали мне список тех, кто находился на DYE-5 в то время.

– Такой список мне бы весьма пригодился.

– Ты его получишь. Ну, вот вроде бы и все рассказал. На следующий день с базы прислали внушительные силы, чтобы прочесать местность и найти ее, однако все оказалось напрасно, и теперь совершенно ясно почему. Она могла лежать в своей могиле в ста метрах от станции, и у них не было ни единого шанса ее найти. Думаю, впоследствии ее официально объявили мертвой, однако в настоящий момент не располагаю никакими подтверждениями на этот счет.

– Ты знаешь, как именно расположена ее могила относительно прежней станции?

– К сожалению, нет. Вчера мы потратили несколько часов на поиски остатков DYE, однако безрезультатно. Американцы, когда захотят, работать умеют, так что вовсе не обязательно, что мы сможем отыскать точное место расположения станции. Хотя завтра с утра я и собирался заняться этим и даже привлечь еще больше народу – если, разумеется, ты не возражаешь.

Последнее замечание относилось к Конраду Симонсену. – Конечно же, я только «за», и должен отметить, что полиция Нуука проделала огромный объем работы. Просто удивительно, как много вам удалось нарыть за такое короткое время.

Тронд Эгеде выслушал похвалу с довольной улыбкой. Затем он посмотрел на мертвую девушку и, разом посерьезнев, сказал:

– В свое время мне приходилось не раз сталкиваться с жертвами убийств, однако при виде этого трупа я, признаться, испугался – у меня даже мурашки по спине побежали. Похоже, ты тоже не в восторге от него. Ты ведь поэтому отходил?

Конрад Симонсен недовольно нахмурился:

– К сожалению, не совсем по этой причине. Однако – ты прав, пора заняться осмотром тела. Арне, ты ведь помоложе – так, может, слазишь к ней? Мне нужно, чтобы ты осмотрел ее ногти и рассказал нам, как именно они острижены.

Когда он заговорил о ногтях, оба его собеседника невольно посмотрели на руки женщины, однако с того места, где они стояли, ничего толком видно не было. Пока Арне Педерсен сползал в яму к трупу, гренландец и Конрад Симонсен придерживали его за руки. Очутившись внизу, инспектор наклонился сначала к одной привязанной к бедру руке женщины, затем проделал то же самое с другой стороны и лишь после этого доложил:

– Она не сама их стригла – ни одна женщина так не искромсает собственные ногти. Такое впечатление, что их резали портновскими ножницами, причем в спешке и неровно. Но как ты догадался?.. О, нет, Симон!

Полицейский-гренландец, похоже, тоже все понял и грустно уставился в лед у себя под ногами. Тем не менее Конрад Симонсен все же счел должным ответить:

– Потому что, к сожалению, я уже во второй раз вижу молодую женщину, с которой обошлись столь отвратительно.

Погода в Копенгагене в конце лета была крайне неустойчивой. Короткие злые ливни со шквалистым ветром сменялись периодами затишья, когда яркое солнце за считаные минуты высушивало улицы, выманивая народ подышать свежим воздухом. Но стоило лишь выйти за дверь, как очередной налетевший неизвестно откуда шквал снова загонял людей под крышу; те же, кто не смог сразу найти укрытие, оказывались во власти хлещущих струй и моментально промокали до нитки. Сезон отпусков шел на убыль, однако на улицах все еще можно было встретить множество туристов, узнать которых не составляло труда по расслабленной прогулочной походке и слегка небрежной одежде.

Стоя у окна своего кабинета в здании префектуры полиции Копенгагена, Конрад Симонсен всерьез размышлял о том, не началась ли у него депрессия. Прошло двое суток с тех пор, как главный инспектор стоял на ледяном панцире Гренландии, созерцая покоящийся в нем труп Мариан Нюгор, и с того времени он чувствовал, что никак не может отойти. Впервые за всю его долгую карьеру убийство подействовало на него столь угнетающе, что у него никак не получалось заставить себя сосредоточиться исключительно на его раскрытии. Ситуацию не улучшало даже то, что он прекрасно понимал: нынешнее его настроение, как это ни прискорбно, связано с другим убийством, все обстоятельства которого теперь необходимо будет пересмотреть и оценить заново. Раз за разом он повторял себе, что подобная реакция является только лишним подтверждением его психического здоровья и доказывает, что он еще не окончательно отупел в эмоциональном плане. Но и это не помогало. Фактически ему лишь с превеликим трудом удавалось заставить себя отвлечься от всего этого и заниматься ежедневной работой. Вдобавок сказывалось и плохое самочувствие, игнорировать которое становилось все сложнее и сложнее. В последние несколько дней Симонсена постоянно преследовали зуд и ломота в ногах, он перестал считать выкуренные сигареты; единственное, что ему еще, удавалось, так это с грехом пополам соблюдать диету.

В довершение всех неприятностей нынешней ночью ему так и не удалось уснуть. Голова раскалывалась от мыслей вплоть до того самого момента, когда первые птичьи голоса наступающего дня исполнили шутливый гимн его бессоннице. Но что было хуже всего – сколько он ни пытался, ему никак не удавалось удобно пристроить ноющие ноги. За утро он несколько раз давал себе торжественные обещания записаться на прием к ведомственному психологу, однако, конечно, так этого и не сделал. Как, впрочем, и многого другого, в отношении чего за последнее время неоднократно принимал твердые решения, которые так и не выполнял. Угрызения совести Симонсен давно уже привык откладывать на потом – авось все как-нибудь само собой рассосется.

– Позвонить и сказать, что ты задерживаешься?

В голосе Графини, сидевшей у него за спиной и время от времени бросавшей на него тревожные взгляды, чувствовалась ласковая озабоченность. Главный инспектор ощущал запах ее духов – совсем такой же, как и она сама: свежий, вселяющий оптимизм и настраивающий на позитивный лад. Себя же между тем он чувствовал чем-то вроде корма для рыб. Так и не дождавшись от него ответа, Графиня продолжила:

– Мы вполне могли бы перенести начало на полчаса – ничего страшного в этом не будет. Ведь не горит же, в самом-то деле?!

– Ничего страшного, пусть, черт возьми, подождут, – злобно прорычал Конрад Симонсен.

– Тоже верно, пусть подождут, им это только на пользу пойдет.

– И что им вздумалось поднимать такую шумиху? Чушь какая-то. Ведь с самого начала все задумывалось как простое совещание. Как тут прикажешь работать, когда все кому не лень постоянно являются ко мне с разными дурацкими проверками?!

– Что ж, ты прав – это абсолютно недопустимо.