– Если бы эти стены могли говорить, – сказала она. – Уилкинс якобы трахался со всеми фотомоделями в 70-х и 80-х, но не знаю, так ли уж много событий происходило здесь в последние годы. Наверное, не много, – сказала она, кивнув в сторону костылей, которые стояли в углу комнаты рядом с белым комодом, уставленным лекарствами от подагры, бета-блокаторами, анксиолитиками и прочими вещами, которые не особенно говорили в пользу безудержной и вызывающей сексуальной жизни.

Шефер рассматривал Микалу Фриис, которая полусидела, полулежала на кровати, и думал: может быть, в другой жизни.

Она встретила его взгляд и улыбнулась.

– В чем дело?

Шефер откашлялся.

– Бертельсен сказал мне кое-что сегодня днем… кое-что такое, о чем я не могу перестать думать. – Он потер пальцем лоб.

Микала смотрела на него, не мигая:

– Да?

– Да, я сказал ему, что мы с тобой собираемся встретиться, чтобы поговорить об отравлении на улице Хольбергсгаде, а потом он намекнул, что, хм… что я перестал улавливать сигналы так ясно, как раньше. Он сказал, что я сдал.

Она опустила глаза и провела языком по губам.

– Что ты думаешь об этом? – спросил Шефер. – Он прав?

Она подняла плечи до самых ушей и чуть улыбнулась.

– А что ты сам думаешь?

– Я думаю, что будет становиться еще хуже, – тон Шефера был теплым, но не пригласительным, – и я не смогу выполнять свою работу должным образом, если будет слишком много расхождений между тем, как я вижу вещи, и тем, каковы они на самом деле. Я должен доверять вот этому, – он похлопал себя по животу.

Микала встала с кровати и оправила одежду. Она подошла к Шеферу, стоявшему в дверях, и они оказались лицом к лицу.

– Ты блестящий следователь, Эрик, если мы сейчас говорим об этом. – Ее взгляд на мгновение задержался на его губах, и она будто собиралась сказать что-то еще, когда их прервал стук во входную дверь на другом конце квартиры.

Они вышли в прихожую, где их ждал молодой полицейский. По виду араб, широкоплечий, в настолько плотно сидевшей униформе, что казалось, будто он упакован под вакуумом. Это был сотрудник, первым прибывший на место, и Шефер сказал ему опросить всех жителей подъезда, не видел и не слышал ли чего-нибудь кто-то, помимо той первой соседки.

– Большинство квартир сдаются в коммерческую аренду, – сказал полицейский. – Только здесь, на четвертом этаже, и наверху, на пятом, есть жилые квартиры, но наверху сейчас никого нет дома. – Он указал большим пальцем наверх. – Соседка с этажа говорит, что вчера вечером коротко поздоровалась с жертвой на лестнице и что он выглядел так, будто собирался уходить. Нарядный и в приподнятом настроении.

– Она что-нибудь знает о том, куда он направлялся? – спросил Шефер.

– Она говорит, что он обычно проводил несколько вечеров в неделю в баре в «Бистро Богема», но я только что оттуда, и они не припоминают, чтобы видели его вчера вечером.

– В котором часу она его обнаружила? – спросила Микала.

– Около часа назад. Она шла выгуливать собаку, когда заметила, что дверь в квартиру открыта, и вошла проверить, все ли в порядке. Экстренные службы получили вызов в 11.17.

– Значит ли это, что эти отпечатки… – Микала Фриис показала на красновато-коричневую полосу на полу, где, казалось, кто-то поскользнулся в кровавой луже. – Значит, это могут быть ее? Соседки?

Офицер кивнул.

– Она говорит, что зашла проверить, жив ли он, поэтому она двигала его, щупала пульс и так далее.

– А где была собака? – спросил Шефер.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что она шла гулять с собакой, когда проходила мимо открытой двери. Так куда же она дела собаку, когда зашла сюда?

Офицер пожал плечами и огляделся.

– Хорошо, проследите, чтобы ребята из НКЦ сняли отпечатки пальцев и подошв соседки, – сказал Шефер, кивая на команду из Национального центра судебной экспертизы, которая как раз собирала отпечатки пальцев и другие улики. – У нее есть алиби на вечер и на ночь?

– Она говорит, что была дома.

– Одна?

Офицер кивнул.

Телефон Шефера завибрировал. Он вытащил его и посмотрел на экран.

На экране высветилось «Кальдан».

Он помедлил и перевел взгляд с телефона на труп. Неужели СМИ уже узнали о смерти Лестера Уилкинса?

Гребаные Фейсбук и Твиттер!

Нельзя было ни минуты спокойно проработать, чтобы фотографии жертв убийств, теории заговора и фальшивые новости во всевозможных вариациях не распространились бы по интернету. Прошло всего несколько минут, а грузовики с новостями уже выкатились на тротуар перед входом в дом, и сайты газет уже пестрели фотографиями и громкими словами о жизни и смерти Уилкинса.

Шефер сжал челюсти и отклонил вызов. Он взглянул на полицейского.

– Эта соседка, насколько нам известно, последняя, кто видел Уилкинса в живых, так что отвезите ее в участок и попросите еще раз рассказать, что́ она видела и когда. Может быть, всплывет что-то интересное, о чем она не подумала объявить нам в первом туре. Признание, например.

Офицер кивнул и вышел из квартиры в тот самый момент, когда судмедэксперт Якоб Сандал вошел в дверь с медицинской сумкой в руке.

– Сандал? – удивленно спросил Шефер. – Я думал, приедет Йон Опперманн.

– Да, так и планировалось, но в тот момент, когда он выходил из дверей, привезли несовершеннолетнего. Поэтому он решил остаться в Институте, чтобы осмотреть его, а я тем временем займусь Уилкинсом.

Якоб Сандал работал на кафедре судебной медицины всего пять месяцев, но с первого же дня получил статус суперзвезды, поскольку занимал высокий пост начальника службы медицинской помощи в Университетской больнице Монпелье. Он был молод, по крайней мере моложе Шефера, высокомерен, и ему до всего было дело. Он, помимо прочего, ужасно слащаво выглядел со своими густыми маслянистыми волосами и четко очерченными бровями, и хотя он не занимал так много места в пространстве, как Шефер, но излучал уверенность, которая словно прибавляла ему роста больше трех метров. Он не скрывал, что рассчитывает взять в свои руки бразды правления после Опперманна, когда в следующем году тот уйдет в отставку, и что фактически считает себя подарком для копенгагенской полиции. Им был нужен судмедэксперт с такими познаниями, как у него, и у Шефера не было ни одной веской причины презирать его. И все же ему не нравилось, что представлял собой Сандал: новые времена и передача эстафеты сопливому щенку, который думает, что знает больше, чем профессионалы, которые работали по специальности уже тогда, когда Король Бриллиантов был ребенком.

Якоб Сандал посмотрел на Микалу Фриис.

– Думаю, мы с вами раньше не встречались, – сказал он, протягивая руку.

Она улыбнулась недовольству Шефера и пожала руку Сандалу.

Он прошел в коридор и присел рядом с телом. Приподнял голову Уилкинса, чтобы было видно его искаженное, безжизненное лицо. Затем взялся за подбородок и попытался закрыть ему рот, но мышцы уже сковало смертное окоченение, и челюсти застыли в немом крике. Он осмотрел рот, язык и горло. Затем взял левую ногу трупа и толкнул ее вверх. Нога поддалась давлению и согнулась, словно на ржавых дверных петлях.

– Окоченение наступило в верхней части тела, но еще не достигло нижней, – сказал он в свой диктофон, не поднимая глаз. Он измерил температуру тела и понажимал на пятна, чтобы посмотреть, бледнеют ли они. – Я бы предположил время смерти… – Он посмотрел на наручные часы и склонил набок голову. – Где-то между пятью и семью часами утра.

– Идет ли речь об ударе плоским предметом, каково твое непосредственное впечатление? Я не вижу ни колотых ран, ни пулевых отверстий, а было бы неплохо начать поиски орудия преступления.

– Похоже, что это естественная смерть.

– Естественная смерть? – Брови Шефера поползли вверх, и он яростно ткнул пальцем в кровь, которой был залит почти весь коридор. – Это похоже на натуральную бойню, вот это все!

Сандал покачал головой.

– Это пьянство.