Зачем сказал? Чтобы Духов понял: конец?
Козел-младший убежал из казармы в одном исподнем, сел на электричку и, как не замерз, необъяснимо. Стояла сорокаградусная холодина. Козла действительно ударили, но не Духов, а Степа Довгань. Ударил за дело. Вечерочком на кухне они соорудили чифирчик. А что? Их вот-вот должны были прицепить к эшелону, которому одна дорога - южная...
Козел выложил все замполиту. Было их пятеро, и всем им хотели пришить дело - мол, губят здоровье и не хотят южной дороги. Это они-то?! До чертиков надоела муштра, они рвались _т_у_д_а_...
Зачем было трогать эту паскуду? Козла - не Степу, не других, забраковали. Духов загремел в тюрягу из-за "обувки" к лейблу и всякого дефицита. Духов просился: отправьте с ребятами, буду вечно обязан! Показательно - отправили к жуликам и ворам.
Степу и еще двоих убило на войне. Духов их не продал. Знал бы заложил. Может, остались бы живы? Козел ходит по городу оглядываясь, а Степа, Веня Копысов и Артык Джалалов лежат в жаркой земле дружеской нам страны. Лишь Духов с отбитыми почками и Коля Смолярчук обойдены смертью.
Ладно!
Самое-то страшное, что Духов и Волов - последний старшина Хатанзеева - служили поначалу в одной части.
3
В аэропорту у них проверяли документы. Вахитов - начальник тюрьмы приехал сюда лично. Он знал первого пилота Кожевникова и по секрету поведал ему: ушел среди белого дня здешний Духов. Три дня уж как ушел и ни слуху ни духу.
- Может, в болотах, - каюк? - У Кожевникова рябое лицо застыло: хотелось угодить знакомому.
- Не-е. - Вахитов без пяти минут пенсионер. Узнав о побеге Духова, говорят, сел в кресло и помельчал.
Почему-то пристальнее всего приглядывались к Волову. Вахитов и так и этак вертел его паспорт. Наконец, спросил:
- Где же ты родился-то? Чё тебя в наши края-то понесло?
Шут знает, где Волов родился, записан в Киеве. Мать рассказывала по-разному. То, мол, поехала поступать в техникум в Житомир и там встретила майора. Преподавал якобы военное дело. Рост у него был метр девяносто шесть, это мать точно помнит. Она говорила, что обожает мужчин крупных, устоять перед ними не может. Так и появился-де Сашка. По второй байке: вроде он инженер, у которого умерла жена. Все там было в счастье и в ладе. Инженер любил ее лучше, чем первую жену, не стеснялся об этом говорить.
В пять лет Сашка познакомился с новым материным сожителем. Это был не майор и не инженер. Невысокий ростом мужик, заросший какой-то мусорной щетиной. Дня через два принес Сашке велосипед. Не новый, но починить удалось.
Чуть ли не в первый день сожитель изрек:
- У нас, по нашей конституции, жизнь вольная. Все равны. А кто не пошел в гору, - тот не виноват. Виновата мафия.
Сожитель, слава богу, оказался знаком с мировой педагогикой, особенно выделяя японцев - воспитывают детей, не трогая, как мы, славяне. Что хочут, то и делают. Зато вырастают людьми. Иначе бы, как и мы, прогорели бы в трубу. Сожитель в сердцах однажды хлестнул кнутом и мать за то, что она ударила Сашку по голове.
- Дура! Хочешь елопом сделать? Как мы с тобой? Ударишь еще раз зарежу ночью!
Сожитель к тому времени определился как специалист: ездил на Орлике, крепкой лохматой лошаденке; несложное досталось ему в жизни дело - по утрам опоражнивать ящик с мусоркой. Мусору оказывалось не так и много. Дом, где жил Сашка с матерью, сожителем, а потом и с братиком Сережкой, был всего двухэтажный. Людские нечистоты сожитель вывозил через овраг, к яблоневому саду, и сбрасывал в специально вырытую экскаватором яму. Сашка иногда обгонял его уже не на том велосипеде, который подарил материн сожитель (тот он однажды пропил), а на другом, на взрослом. Дали ему в обществе "Локомотив", как перспективному. Тренер Мусин уверял - сделает из Сашки чемпиона мира.
У Сашки оказалось здоровье, чему страшно завидовал сожитель, с тоской обозревая свое безропотное, совместное с матерью создание, которое окрестили Сереженькой и которое уже в трехлетнем возрасте научилось мыть бутылки и банки, приносимые сожителем из дерьмовой ямы. Сожитель одно время забыл было японский метод воспитания, когда вольному воля, и захотел приучить Сашку к тому же. Взялся бы за бутылки из-под масла. Но Сашка догадался изъять у мужика из-под подушки кривой охотничий нож и, видно, научившись у него в случае с матерью, заорал дико:
- Убью, как приставать станешь!
С тех пор и велосипедил Сашка на казенном имуществе - когда хотел и как хотел. Сожитель понуро восседал на бричке, посылал пасынку вслед салют рукой - дескать, дуй своей дорогой, а мы с Сережкой сами управимся. Утром, правда, всегда вздыхал, нагружая в потертый донельзя рюкзак, такую же потертую сумку из чертовой кожи, тарахтящую посуду:
- Ты бы хучь братана подкачал, чемпион! Ить кровки вы!
Тогда водку продавали не в два часа. Да и очередей за ней не было. На сданные бутылки можно было поправиться. Что материн сожитель успешно и делал. Сашка, закончив восемь классов, поступил на мебельную фабрику, обучился специальности столяра - ему это нравилось, радость плясала в глазах, когда слышал смоляной запах стружки. Бригадир дядя Федя прищуривался и за Сашку, видно было, тоже радовался...
Приходя с работы, Сашка все чаще стал находить мать обеспокоенной. Оказывалось, что ее _ч_у_д_и_щ_е_ после утреннего похмелья еще не возвращалось. Мать кричала, чтобы Сашка нашел его хоть под землей.
Чего искать-то? _Ч_у_д_и_щ_е_, чтобы не ползти домой по-пластунски, с помощью граждан, еще тогда лояльных к своим хмельным соотечественникам, забирался в давно облюбованный автобусный маршрут номер семнадцать. Автобус курсировал от метро "Большевик" до "Автовокзала" ровно 34 минуты. Сперва сожитель очухивался на третьем-четвертом круге, а когда Сашка стал частенько задерживаться на снятие чудища с маршрута, когда у него на носу была уже армия, и он этого чмура уже терпеть не мог, тот катался обычно до самого вечера.
Сашка брал его с последнего сиденья на остановке "Вторая линия обороны города". Сожитель, всякий раз боясь, что крепкий, под метр девяносто ростом, пасынок пнет его с досады натренированной ногой в живот - издохнешь насовсем, - жалобно заговаривал о скором конечном сгорании.
