Как ни кипел весельем город, для мистера Эсмонда он всегда оставался безотрадной пустыней - все равно, была ли его очаровательница в Лондоне или отлучалась куда-нибудь; и он от души обрадовался, получив от своего генерала уведомление о том, что они возвращаются в дивизию, стоявшую на зимних квартирах в Буа-ле-Дюк. Его дорогая госпожа с ласковой улыбкой пожелала ему счастливого пути; он знал, что ее благословение всегда будет с ним, куда бы ни забросила его судьба. Госпожа Беатриса в ту пору находилась с ее величеством в Хэмптон-Корт и наградила его воздушным поцелуем, когда он прискакал туда, чтобы проститься с нею. В гостиной, где она его принимала, присутствовало еще с полдюжины придворных дам, и от превыспренных речей если б он готовился их произнести, (а, признаться, такое намерение у него было) - пришлось отказаться. Она объявила подругам, что ее кузен уезжает на войну, и сказала это столь небрежно, словно речь шла о том, что он отправляется в кондитерскую. Он спросил ее с довольно сумрачным видом, не будет ли каких-либо поручений, и она соизволила заметить, что не отказалась бы от мантильи из мехельнских кружев. В ответ на его угрюмый поклон она присела с задорным изяществом, а когда он уже ехал к воротам, милостиво послала ему воздушный поцелуй из окна, у которого стояла, смеясь и болтая с прочими дамами. Вдовствующая виконтесса рассталась с ним на этот раз без особого огорчения. "Mon cher, vous etes triste comme un sermon" {Милый мой, вы унылы, как проповедь (франц.).} - таков был комплимент, которым она его удостоила на прощание; и в самом деле, джентльмены в подобном состоянии духа едва ли могут считаться приятным обществом, а к тому же старая ветреница нашла уже себе более любезного фаворита в лице юного гвардейца, от которого она решительно была без ума. Фрэнк еще оставался в Лондоне и должен был прибыть в армию несколько позднее, в свите генералиссимуса. Любящая мать, когда все трое в последний раз обедали вместе, взяла с Эсмонда обещание заботиться о мальчике, а Фрэнка просила во всем брать пример с кузена, которого ей угодно было назвать благородным джентльменом и храбрым солдатом; и когда настало время прощания, она не обнаружила ни слабости, ни колебаний, хотя, видит бог, это сердце, столь мужественное в собственных страданиях, всегда полно было тревоги за других.

Начальник Эсмонда сел на корабль в Гарвиче. Величественное зрелище являл собою мистер Уэбб, когда в алом своем мундире стоял на палубе отплывающего судна и махал шляпой под приветственные залпы береговых орудий. Юного виконта Гарри увидел лишь три месяца спустя в Буа-ле-Дюк; туда прибыл его светлость, чтобы вновь принять командование, и вместе с ним явился Фрэнк с целым ворохом городских новостей: с такой-то актрисой он ужинал, а такая-то ему надоела; дважды ему удалось опередить мистера Сент-Джона: во-первых, в количестве выпитого, а во-вторых, в милостях миссис Маунтфорд из Хэймаркетского театра (заслуженной прелестницы лет пятидесяти, в которую молодой повеса вообразил себя влюбленным); сестрица его все такая же причудница и совсем недавно променяла молодого барона на старого графа. "Не пойму я Беатрису, - сказал он, - она не любит никого из нас, - она думает только о себе и лишь тогда счастлива, когда поссорится с кем-нибудь; зато матушка, матушка, Гарри, это ангел". Гарри всячески убеждал юношу, что его долг как можно меньше огорчений причинять этому ангелу: не пить сверх меры; не делать долгов; не волочиться за хорошенькими фламандками; одним словом, наставлял его, как подобает старшему. "Что это тебе вздумалось! - отвечал ему, однако, молодой лорд. - Я могу делать все, что захочу, все равно она всегда будет любить меня". И он, точно, делал все, что хотел. Все кругом баловали его, и рассудительный кузен не меньше других.

Глава XII

Я командую ротой в кампанию 1706 года

В троицын день, в памятное воскресенье 23 мая 1706 года, моему юному господину впервые пришлось побывать под огнем неприятеля; последний, ожидая нас, расположился в боевом порядке, растянув свои ряды мили на три или более по высокому берегу реки Геесты, так что влево от него приходилась деревушка Андеркирк, или Autre-Eglise, а вправо - Рамильи, селение, давшее имя одной из самых славных и самых кровопролитных битв, когда-либо отмеченных историей.

Наш герцог встретился здесь снова со своим старым бленгеймским противником, курфюрстом Баварским, а также с маршалом Виллеруа, над которым принц Савойский одержал столь славную победу при Киари. Какой англичанин, какой француз не помнит, как закончился этот великий день! Имея преимущество в выборе места, располагая численным превосходством, поддерживаемая, кроме отличных испанских и баварских полков, всем корпусом Maison du Roy - лучшей конницей в мире, - могущественная армия Виллеруа (невзирая на удивительную отвагу всадников Королевского дома, которые атаковали наш центр и сумели прорвать его) всего за один час была наголову разбита солдатами, вступившими в бой прямо с двенадцатичасового марша под командой) искусного и неустрашимого полководца, который перед лицом неприятеля казался олицетворенным гением победы.

Мне думается, что скорее искреннее убеждение, нежели расчет (хотя, без сомнения, это был бы очень мудрый расчет), побуждало великого герцога говорить о своих победах с необычайною скромностью, как будто он не столько был обязан ими собственному замечательному таланту и мужеству, сколько воле провидения, судившего гибель врагу и его избравшего своим грозным орудием. Он шел в бой не иначе как после торжественного молебствия и непоколебимо верил, что с нами благословение господне и что победа наша предрешена. Все письма, писанные им после сражений, исполнены скорей благоговения, нежели торжества; и славу подвигов, о которых всякий капрал и рядовой рассказывал с простительной похвальбою, он приписывал отнюдь не собственной доблести или дару полководца, но лишь высокому покровительству неба, которое, видимо, считал нашим постоянным союзником. И вся наша армия думала так же, и даже противник проникся этим убеждением, ибо мы всегда шли в бой с твердой уверенностью в своей победе; французы же, после Бленгейма и нашего примечательного успеха при Рамильи, всегда заранее считали игру проигранной и верили, что сама судьба за нашего генерала. В этом бою, как и при Бленгейме, лошадь под герцогом пала от вражеской пули, и какое-то мгновение казалось, будто и сам он убит. Когда герцогу подвели другую лошадь, Бинфилд, его шталмейстер, опустился на одно колено, чтобы поддержать его светлости стремя, и в это самое мгновение ему оторвало голову пушечным ядром. Один пленный французский дворянин из Королевского дома рассказывал автору этих строк, что, когда во время атаки их конница смешалась с нашей, некий офицер ирландец узнал принца-герцога и с криком: "Мальборо! Мальборо!" - выстрелил в него из пистолета a bout portant {В упор (франц.).}, и тотчас же вслед ему грянуло еще десятка два пистолетных и ружейных выстрелов. Но ни одна пуля его не задела; со шпагою в руке, здоровый и невредимый, он проскакал, улыбаясь, сквозь ряды французских кирасир, заставил вновь сплотиться немецкую конницу, дрогнувшую под натиском неприятеля, и повел ее, вместе с двадцатью батальонами Оркни, в стремительный контрудар, тем заставив французов отступить назад, за речку, и полностью отразив единственное серьезное наступление, предпринятое неприятелем за этот день.