У сторонников Высокой церкви не в почете были эти легенды. Но они считали, что честь и справедливость обязывают их сохранять верность низложенному королю; и едва ли у царственных изгнанников нашелся бы более горячий приверженец, нежели добросердечная госпожа, в доме которой вырос Эсмонд. Она пользовалась влиянием на мужа, быть может, большим, нежели подозревал сам милорд, который хоть и нарушал подчас супружескую верность, но, тем не менее, весьма высоко ставил свою жену и, не будучи склонен утруждать себя размышлениями, охотно принимал те взгляды, которые она внушала ему.

Для женщины с таким простым и верным сердцем служение иному государю, кроме одного, законного, было немыслимым делом. Переход на сторону короля Вильгельма в корыстных целях показался бы ей чудовищным лицемерием и вероломством. Ее взыскательная совесть так же мало могла примириться с этим, как с воровством, подлогом или иным низким поступком. Лорда Каслвуда без особого труда можно было бы перетянуть на противную сторону, но жену его никогда, и он препоручил ей свою совесть в этом случае, как и во многих других, если только соблазн был не слишком велик. Что же до Эсмонда, то именно в чувстве любви и благодарности к миледи, в той беззаветной преданности ей, которая красной нитью прошла через его юные годы, следует искать причину, заставившую молодого человека принять и этот и многие другие символы веры, преподанные ему его благодетельницей. Будь она вигом, он стал бы вигом тоже; последуй она учению мистера Фокса и сделайся квакершей, он, без сомнения, отказался бы от парика и кружевных манжет и предал проклятию шпагу, узорный камзол и чулки с золотым шитьем. В повседневных университетских спорах, где весьма сказывались партийные распри, Эсмонд сразу прослыл якобитом, и столько же из тщеславия, сколько из искреннего чувства отдал свои симпатии тому, чью сторону держало его семейство.

Почти все духовенство страны и более половины прочего ее населения держало эту сторону. Нет в мире народа, у которого верноподданнические чувства были бы развиты сильнее, чем у нас; мы чтим своих королей и сохраняем верность им даже после того, как они давно уже нас предали. Всякий, кто проследит историю Стюартов, диву дастся, видя, как они сами швырялись короной, как упускали случай за случаем, какие сокровища преданности растрачивали попусту и с каким роковым упорством добивались собственной гибели. Никто не имел более верных слуг, чем они; никто менее их не умел пользоваться благоприятной минутой и не было у них врагов опаснее, нежели они сами {*}.

{* Странно, как смертные люди за все

нас, богов, обвиняют!

Зло от нас, утверждают они; но не слишком

ли часто

Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают

безумством?}

Когда на престол взошла принцесса Анна, усталый народ облегченно вздохнул, радуясь передышке после всех войн, распрей и заговоров и возможности в лице принцессы королевской крови примирить интересы партий, между которыми была поделена страна. Тори могли служить ей с чистой совестью; и в то же время, сама принадлежа к тори, она представляла торжество стремлений вигов. Английскому народу, требовавшему от своих государей привязанности к родному семейству, приятно было думать, что принцесса верна своему; и вплоть до последнего дня и часа ее царствования можно было надеяться, что британская корона перейдет к королю Иакову Третьему, как оно и было бы, если б не роковая незадачливость, унаследованная им от предков вместе с притязаниями на эту корону. Но он никогда не умел ни выждать благоприятного случая, ни воспользоваться им, если он представлялся. Он шел напролом, когда нужно было соблюдать осторожность, и был осторожен, когда следовало рискнуть всем. Его бездарность хоть кого может привести в бешенство даже и теперь, при воспоминании о его печальной истории. Не распоряжается ли судьба участью королей по-иному, нежели участью простых смертных? Похоже, что так, если судить по истории этого королевского рода, ради которого так беззаветно и так бесплодно пролито было столько крови, выказано столько верности и отваги.

Итак, тотчас же после смерти короля по всему городу, от Вестминстера до Лэдгет-Хилла затрубили герольды, среди всенародного ликования провозглашая восшествие на престол Анны (дочки уродины Анны Хайд - так называла ее вдовствующая виконтесса).

На следующей неделе лорд Мальборо получил орден Подвязки и чин главнокомандующего всеми военными силами ее величества королевы английской. Это назначение крайне взбесило вдову или, выражаясь ее словами, оскорбило ее верноподданнические чувства к законному государю. "Принцесса - игрушка в руках этой отвратительной фурии, которая у меня же в доме осыпала меня оскорблениями. Что станется со страной, отданной во власть подобной женщины? - восклицала виконтесса. - А уж этот прожженный плут и изменник милорд Мальборо кого хочешь продаст, кроме разве своей ведьмы-жены, которой до смерти боится. Да, когда страна попала в лапы к подобным тварям, хорошего ждать не приходится".

Такими приветствиями встретила перемену власти Эсмондова родственница, однако с возвышением упомянутых знаменитых особ, всегда покровительствовавших людям более скромным, если те имели счастье снискать их расположение, настали лучшие дни и для одного известного нам семейства, давно уже в том нуждавшегося. Еще в августе месяце, когда мистер Эсмонд находился со своим полком в Портсмуте, перед тем как покинуть Англию, и занят был военными учениями, постигая тайны владения мушкетом и копьем, он узнал, что для той, кого он некогда называл своей любимой госпожой, исхлопотали пенсион по ведомству гербовых сборов, а для юной госпожи Беатрисы - обещание взять ее ко двору. Вот те плоды, которые принесло наконец пребывание бедной вдовы в Лондоне, - не отмщение врагам ее покойного мужа, но примирение со старыми друзьями, которые сочувствовали и, по-видимому, склонны были помочь ей. Что же до товарищей по недавнему несчастью и тюремному заключению Эсмонда, то полковник Уэстбери находился с главнокомандующим в Голландии; капитан Макартни отбыл недавно в Портсмут, где стоял его стрелковый полк в числе других войск, по слухам, готовившихся к отправке в Испанию под командой его светлости герцога Ормонда; милорд Уорик воротился домой; а лорд Мохэн, вместо того чтобы понести наказание за убийство, столько горестей и перемен вызвавшее в семействе Эсмонд, отправился с блистательным посольством лорда Мэнсфильда ко двору курфюрста Ганноверского, чтобы передать его высочеству орден Подвязки и любезное письмо от королевы.