Там милорда виконта уложили в постель, и врач, человек, видимо, столь же искусный, сколь и добросердечный, осмотрел его рану. Сделав для милорда все, что нужно, он также перевязал руку Гарри Эсмонду (который настолько ослабел от потери крови, что по приходе в дом лишился чувств и некоторое время не сознавал ничего происходящего вокруг). Едва придя в себя, молодой человек, разумеется, тотчас же спросил о своем дорогом покровителе, в ответ на что врач провел его в комнату, где лежал лорд Каслвуд, который уже приказал послать на священником и, по словам окружающих, выражал настоятельное желание переговорить со своим родственником с глазу на глаз. Он лежал на постели, осунувшийся и очень бледный, и взгляд его уже приобрел ту роковую неподвижность, которая служит предвестником смерти; воскликнув; "Только Гарри Эсмонда", - он отстранил от себя всех прочих слабым движением руки, тут же бессильно упавшей на одеяло; и Гарри Эсмонд, подойдя ближе и опустившись на колени, приник к этой руке губами.

- Ты ведь почти священник, Гарри, - с трудом выговорил милорд, слабо улыбаясь и пожимая его руку своими холодными пальцами. - Никого нет? Я хочу, чтоб ты принял мою предсмертную исповедь.

И перед священным лицом смерти, словно вставшей в ногах постели страшным свидетелем его слов, умирающий, с трудом шевеля губами, высказал последние свои пожелания о будущем семьи, смиренно покаялся во всех совершенных грехах, простился благочестиво с миром, который покидал. Кое-какие из его признаний близко касались Гарри Эсмонда несказанно удивили его. Когда милорд виконт, слабея на глазах, доканчивал свою удивительную исповедь, доложили о приходе мистера Эттербери, священнослужителя, за которым послал милорд.

В то время названный джентльмен еще не достиг высоких ступеней церковной иерархии и был лишь проповедником небольшой церкви, куда стекался весь город, привлеченный его удивительным красноречием. Он доводился крестником милорду, некогда бывшему учеником его отца; еще будучи в Оксфорде, он не раз приезжал погостить в Каслвуд, и, если я не ошибаюсь, именно по его совету Гарри Эсмонд был послан в Кембридж, а не в Оксфорд, ибо о последнем мистер Эттербери, хоть и был одним из самых уважаемых его членов, всегда отзывался неодобрительно.

Наш посланный, несмотря на ранний час, застал доброго священника уже за книгами, и тот поспешно последовал за ним в дом, где бедный милорд виконт лежал на смертном одре и Эсмонд, неотлучно находившийся при нем, ловил последние слова, слетавшие с его губ.

Узнав о приезде мистера Эттербери, милорд сжал руку Эсмонда и попросил оставить его со священником наедине; и Эсмонд не стал мешать их беседе в этот торжественный и скорбный час. Можно не сомневаться, что сам он провел это время в молитвах и горестных мыслях о своем умирающем благодетеле. Милорд поведал ему тайну, близко до него касавшуюся. Поистине у него теперь было достаточно причин для сомнений и тревог, для душевных мук и безотлагательных решений; покуда длилась беседа между умирающим и его исповедником, родственник лорда Каслвуда находился во власти целой сумятицы разноречивых чувств.

По истечении часа, а быть может, и более того, мистер Эттербери вышел из комнаты с какой-то бумагой в руке и строго посмотрел на Эсмонда.

- Он готов предстать перед грозным судом всевышнего, - сказал священник. - Он во всем открылся мне. Он прощает и верует и хочет искупить содеянное зло. Нужно ли предать это гласности? Нужно ли позвать свидетеля, который скрепи! бумагу своей подписью?

- Видит бог, - с глухим рыданием воскликнул молодой человек, - мой дорогой милорд всю свою жизнь делал мне только добро!

Священник вложил бумагу в руку Эсмонда. Он посмотрел на нее. Буквы поплыли перед его глазами.

- Это исповедь, - сказал он.

- Это как вам будет угодно, - сказал мистер Эттербери.

В комнате топилась печь, у которой сушились купальные простыни, а в углу лежала куча белья, пропитанного кровью моего дорогого покровителя. Эсмонд подошел к печи и бросил бумагу в огонь. Печь была высокая, выложенная глазурованными голландскими изразцами. Как запечатлеваются в памяти подобные мелочи в напряженнейшие минуты! - страницы книги, читанной в пору тяжелых испытаний, вкус последнего блюда, съеденного перед дуэлью, или иной знаменательной встречей, или разлукою. На голландских изразцах в бане на Лонг-Экр был грубый рисунок, изображавший Иакова в косматых перчатках, обманом получающего от Исаака благословение, предназначенное первенцу Исаву. Пламя вспыхнувшей бумаги ярко озарило его.

- Это только исповедь, мистер Эттербери, - сказал молодой человек. Он прислонился головой к печи, и слезы брызнули из его глаз. То были первые слезы, пролитые им с того часа, когда он сидел у изголовья милорда, потрясенный случившимся, а еще более тем, что открыл ему умирающий, и с ужасом думал, что, в сущности, не кто иной, как он, навлек это двойное несчастье на самых дорогих ему людей на свете.

- Пойдем к нему, - сказал мистер Эсмонд, и они вошли в соседнюю комнату. В окнах уже брезжил рассвет, выдавая зловещую бледность лица милорда и его беспокойный умоляющий взгляд, отмеченный роковою печатью близкого конца. При нем находился врач. Эсмонд вошел в комнату, как только хирург вышел оттуда. Милорд обратил жалобный взгляд на молодого человека. У того сердце сжалось, когда он услышал хрип, вырывающийся из горла умирающего.

- Милорд виконт, - сказал мистер Эттербери, - мистер Эсмонд не желает свидетелей и сжег бумагу.

- Мой дорогой господин! - сказал Эсмонд, опустившись на колени и целуя его руку.

Милорд виконт порывисто приподнялся и обхватил Эсмонда обеими руками. "Господь да бл... благослов..." - было все, что он успел сказать. Кровь хлынула у него изо рта, заливая молодого человека. Моего дорогого лорда не стало. Он отошел с благословением на устах, с любовью, лаской и раскаянием в своем мужественном сердце.

- Benedicti benedicentes {Благословенны благословляющие (лат.).}, произнес мистер Эттербери, и молодой человек, стоя на коленях у постели, простонал: "Аминь".

"Кто сообщит об этом ей?" - было следующей мыслью мистера Эсмонда. И он тут же обратился к мистеру Эттербери, умоляя его отправиться в Каслвуд. Сам он не решался предстать перед своей госпожой с этой страшной вестью. И, заручившись согласием доброго мистера Эттербери, Эсмонд тут же написал несколько строк человеку милорда с просьбой достать лошадей для мистера Эттербери и сопровождать его в Каслвуд, его же, Эсмондов, дорожный мешок переслать в Гэйтхаусскую тюрьму, куда он решил тотчас же явиться и предать себя в руки правосудия.