Видя, что оба лорда по-прежнему все вечера проводят за картами, Гарри Эсмонд высказал однажды своей госпоже сожаление по поводу того, что милорд все не отрешится от своего пагубного пристрастия, и так как согласие между супругами казалось восстановленным, просил миледи убедить мужа отказаться от игры.

Но леди Каслвуд с лукавой и торжествующей улыбкой отвечала, что повременит говорить с ним и что еще несколько вечеров, во всяком случае, можно не лишать его этого удовольствия.

- Помилуйте, сударыня, - сказал Гарри, - вы сами не знаете, чего это может вам стоить; ведь всякому, кто сколько-нибудь смыслит в картах, ясно, что лорд Мохэн куда более сильный игрок.

- Я это знаю, - отвечала миледи, точно радуясь чему-то, - и он не только самый искусный, но и самый великодушный игрок во всем мире.

- Сударыня, сударыня! - вскричал Эсмонд вне себя от досады и недоумения. - Долги чести приходится платить рано или поздно; и если так пойдет дальше, господин мой будет разорен.

- Хотите узнать одну маленькую тайну, Гарри? - возразила миледи, и глаза ее смотрели все так же ласково и весело. - Фрэнсис не разорится, если так пойдет дальше; напротив, если так пойдет дальше, он будет спасен. Я сожалею, что дурно говорила и думала о лорде Мохэне, когда он был здесь в прошлом году. Он добр и великодушен; и я от души верю, что мы обратим его на праведный путь. Я давала ему читать Тиллотсона и вашего излюбленного епископа Тэйлора, и оба эти автора глубоко тронули его, как он сам мне говорил; в доказательство же своего раскаяния (это-то и есть моя тайна) знаете, как он решил поступить с Фрэнсисом? Он дает бедному Фрэнку возможность полностью отыграться. Вот уже четыре вечера, как тот выигрывает; лорд Мохэн, по собственным его словам, не допустит, чтобы из-за него пострадал бедный Фрэнк и мои милые дети.

- Но как же вы его отблагодарите за эту жертву? - в ужасе спросил Эсмонд, который достаточно знал мужчин вообще и этого в частности, чтобы не сомневаться, что подобный закоренелый развратник ничего не станет делать даром. - Чем, ради самого неба, должны вы отплатить ему?

- Отплатить ему! Благословением матери и молитвами супруги! воскликнула миледи, прижав руки к груди. Гарри Эсмонд не знал, смеяться ему или сердиться, или еще нежнее любить свою милую госпожу за то, что в своей непоколебимой невинности она приписывала светскому ловеласу побуждения, истинный смысл которых сам он лучше умел угадать. Осторожно, но так, чтобы содержание его слов не осталось непонятым, он рассказал миледи все, что знал о прежней жизни и поведении лорда Мохэна; о хитростях, которыми он завлекал женщин и добивался победы над ними; о том, как в разговоре с ним, Гарри, он не раз хвалился своим распутством и прямо заявлял, что считает всех женщин легкой добычей и что на охоте (как его милости угодно было назвать эту благородную забаву) все средства хороши. Но мольбы и увещания Гарри только навлекли на него гнев леди Каслвуд, которая и слышать не хотела его обвинений и возразила, что, должно быть, сам он очень уж дурной и испорченный человек, раз видит злой умысел там, где его и не бывало. "За добро добра не жди", - с горечью подумал про себя Гарри; и тем досадней и тягостней было у него на душе, что он не мог заговорить об этом предмете с лордом Каслвудом и не отваживался на совет или предостережение в столь священном вопросе, как вопрос о собственной чести милорда, которую, разумеется, никто не мог охранить лучше него самого.

Однако, хотя леди Каслвуд не захотела слушать своего юного родственника и с негодованием отвергла его советы, Гарри вскоре, к своему удовольствию, убедился, что все же она вняла увещаниям, которые встретила столь пренебрежительно; ибо назавтра она под предлогом головной боли отказалась от предложенной лордом Мохэном прогулки; на послезавтра головная боль все продолжалась, а спустя еще день она, весело и мило улыбаясь, просила у его милости позволения уступить свое место в экипаже детям, так как они без памяти рады будут прокатиться, и ей не следует приберегать все удовольствие для себя одной. Милорд весьма любезно исполнил ее просьбу, хотя, надо полагать, испытал при этом немалую досаду и разочарование, - не то чтобы он всерьез обратил свои помыслы на эту простодушную леди, но жизнь подобных мужчин часто состоит из одних лишь интрижек, и они точно так же не в силах дня прожить без погони за женщиной, как охотник на лисиц - без своей любимой потехи в утреннюю пору.

Несмотря на показную беспечность лорда Каслвуда (последний со времен ссоры между двумя лордами ничем не выдавал своей тревоги), Гарри видел, что его покровитель неотступно следит за гостем, и улавливал кое-какие признаки недоверия и сдерживаемой ярости, не предвещавшие, по мнению Гарри, ничего доброго. О том, как чувствителен милорд в вопросах чести, Эсмонду было хорошо известно; и, наблюдая его, подобно врачу, наблюдающему пациента, он приходил к выводу, что здесь перед ним организм, который не сразу поддается болезни, однако бессилен справиться с отравой, когда она уже проникла в кровь. Мы читаем у Шекспира (которого пишущий эти строки ставит много выше мистера Конгрива, мистера Драйдена и иных гениев нашей эпохи), что, когда ревность пробудилась, ни мак, ни мандрагора, ни все сонные снадобья Востока не в силах излечить ее иль успокоить. Коротко говоря, симптомы болезни показались столь грозными нашему юному лекарю (который, несмотря на свою молодость, умел следить за биением пульса всех этих дорогих и близких ему людей), что Гарри почел своим долгом предостеречь лорда Мохэна и открыть ему, что о замыслах его догадываются и за действиями следят. Застав однажды его милость в крайнем раздражении, ибо слуга, посланный к леди Каслвуд, обещавшей поехать с ним на прогулку, только что воротился с отказом, Гарри сказал:

- Милорд, я был бы весьма благодарен, если б вы сегодня позволили мне занять в экипаже место рядом с вами; мне многое нужно сказать вам, и я предпочел бы побеседовать с глазу на глаз.

- Мистер Генри Эсмонд, вы оказываете мне честь своим доверием, отвечал тот с церемонным поклоном. Милорд всегда оставался изысканным джентльменом, а в манере Эсмонда, невзирая на его молодость, было нечто, указывающее, что и он джентльмен и никто не смеет обходиться с ним вольно. Итак, они вместе вышли во двор замка, где уже ожидал легкий экипаж и богато убранные пегие ганноверские лошадки в нетерпении жевали удила.