Дети в отсутствие Гарри не имели иных учителей, кроме своей матери да еще доктора Тэшера, от случая к случаю учившего их слову божию, однако же достигли успехов, каких трудно было ожидать при столь кротком и снисходительном наставнике, как леди Каслвуд. Беатриса пела и танцевала, точно нимфа. Одним из любимейших удовольствий отца было слушать после обеда ее пение. Она командовала всем домом с величественным видом императрицы, что смешило и умиляло ее родителей. Она давно уже узнала цену своим блестящим глазам и пробовала свое кокетство in corpore vili {На презренном теле (лат.).}, на селянах и окрестных сквайрах, покуда не пришла еще пора готовиться к покорению великосветского общества. К приезду Гарри Эсмонда она повязала новую ленточку, строила ему глазки и дарила его улыбками к немалой забаве молодого человека и полному восторгу милорда, который громко хохотал, по своему обыкновению, и всячески поощрял ее бесчисленные ужимки. Леди Каслвуд наблюдала за дочерью сосредоточенным и печальным взглядом: девочка нередко бывала дерзка с матерью, но в то же время скора на уверения в любви и обещания исправиться; она всегда была готова удариться в слезы (после легкой ссоры, вызванной ее же неблагоразумием), чтобы вернуть расположение маменьки: и не задумывалась тут же навлечь на себя недовольство доброй леди новыми изъявлениями своего неугомонного тщеславия. От грустного взгляда матери она укрывалась на коленях отца, поощрявшего ее раскатами пьяного хохота. Она умела натравить одного на другого и радовалась, маленькая плутовка, раздорам, которые так рано научилась сеять.

Юного наследника Каслвуда и мать и отец баловали донельзя. Он принимал их ласки, как и всякий мужчина, словно имел на это неотъемлемое право. У него были свои соколы, свой спаниель, свой пони и свои гончие. Он научился ездить верхом, пить и стрелять птицу в лет; у него была целая маленькая свита из сыновей лесничего и егеря, как и подобает наследнику титула, имеющему перед глазами пример своего высокородного отца. Если у него болела голова, миледи приходила в такое волнение, точно чума объявилась в доме; милорд же хохотал и отпускал обычные свои грубоватые шутки (правда, это случалось чаще всего назавтра после праздника и неумеренного потребления мясного пирога) и говорил с прибавлением крепкого словца: "Черт подери, Гарри Эсмонд, погляди, как миледи суетится из-за мигрени Фрэнка. Было время, мой мальчик (передай-ка мне кубок, Гарри), когда она точно так же беспокоилась, если болела голова у меня. Теперь моя головная боль ее не тревожит. Все они таковы, женщины, - верь мне, Гарри, - все обманщицы в душе. Держись своего колледжа, держись пунша и эля и никогда не гляди на женщину, если она лицом чуть получше старой судомойки. Вот тебе мой совет".

У милорда вошло в обычай отпускать подобные шутки за столом, в присутствии жены и детей. Порой миледи делала вид, что не замечает этих тяжеловесных выпадов, порой они попадали в цель, заставляя бедную жертву содрогаться (это видно было по ее вспыхнувшему лицу, по глазам, наполнившимся слезами), порой, наконец, они приводили ее в такой гнев, что в ответ на особенно неуклюжий сарказм она нетвердым голосом делала какое-нибудь язвительное замечание. Невесело жилось этой супружеской чете; невесело было и тем, кто жил с ними рядом. Как жаль, что юношеская любовь и верность кончаются разочарованием и озлоблением! Не редкость встретить молодых супругов, любящих друг друга; но поистине достойнейшее зрелище любящие пожилые супруги. Гарри Эсмонд сделался поверенным обеих сторон вернее сказать, милорд поверял юноше свои горести и обиды (в которых, по правде говоря, сам был повинен), а огорчения миледи Гарри угадывал чутьем; его нежная привязанность к ней позволяла ему проникать взглядом сквозь личину притворства, под которой леди Каслвуд угодно было скрывать свои истинные чувства, и видеть, как болит ее сердце, в то время как губы складываются в улыбку. Нелегкое это бремя для женщины - маска, которую свет принуждает ее надевать. Но нет преступления более тяжкого, нежели преступление той, которая, будучи угнетена и несчастлива, обнаружит это перед светом. Свет беспощаден в своем желании видеть одни лишь веселые лица; и наши женщины, подобно малабарским вдовам, принуждены с раскрашенным и улыбающимся лицом всходить на костер рядом с телом мужа, причем родичи наперебой побуждают их к выполнению долга и своими рукоплесканиями и одобрительными криками заглушают их жалобные вопли.

Так, почти незаметно для самого себя, Гарри Эсмонд оказался посвященным в семейную тайну своих покровителей. Все обстоятельства ее складывались у него на глазах еще два года назад, но тогда он был слишком молод, чтобы понимать; книги, размышления и жизненный опыт сделали его взрослей; и одна из сокровеннейших печалей жизни, никогда не знавшей истинного счастья, раскрылась перед ним теперь, требуя от него понимания и сочувствия горю, которому он бессилен был помочь.

Здесь уже упоминалось о том, что милорд не пожелал ни присягнуть на верность новому королю, ни занять свое место среди пэров Ирландии, где у него были земли, принадлежавшие ему, впрочем, только на бумаге; он также отказался от звания пэра Англии, которым правительство короля Вильгельма пыталось купить его преданность. Последнее он мог бы принять и, наверное, принял бы, если б не настойчивые увещания жены, которая пользовалась большею властью над убеждениями мужа, нежели над его поступками, и которая, будучи женщиной честной и прямодушной и зная лишь одну веру и один закон, ни за что не согласилась бы нарушить верность царственным изгнанникам или признать иного государя, кроме короля Иакова; и хотя она соблюдала догмат покорности властям предержащим, но твердо стояла на том, что никакой соблазн не заставит ее признать принца Оранского законным монархом или допустить, чтобы ее супруг пошел на это. Итак, лорд Каслвуд почти до конца своих дней оставался в числе неприсягнувших, хотя подобная жертва стоила ему немалых огорчений и способствовала подчас его дурному расположению духа.

Известно, что в первые годы после революции, да и до самой смерти короля Вильгельма не прекращались интриги, имевшие целью реставрацию изгнанных Стюартов; но если сам милорд Каслвуд, что весьма вероятно, я принимал в них участие, то лишь недолго и притом в те времена, когда Гарри Эсмонд был слишком еще юн, чтобы ему можно было доверить столь важную тайну.