Вот как случилось, что в тот самый день, когда сын кузнеца и сын пэра поочередно сидели на коленях у злосчастного Гарри Эсмонда, маленькая Беатриса, которая обычно тоже не прочь была примоститься там со своими книжками и тетрадями, увидев, что место занято ее братом, не захотела делить его с ним и, к счастью для себя, уселась одна в дальнем углу комнаты и принялась играть со своим спаниелем (к которому время от времени испытывала особый прилив нежности) и, делая вид, что ласкает собаку, то и дело поглядывала через плечо на Гарри Эсмонда, приговаривая, что Фидо любит ее и она тоже всю жизнь будет любить Фидо, и только Фидо.

Когда стало известно, что мальчик из "Трех Замков" заболел оспой, бедный Гарри не на шутку испугался, не столько за себя, сколько за сына своей госпожи, которого он, быть может, подверг опасности. Меж тем Беатрисе наскучило дуться; к тому же она еще в детстве при появлении нового лица непременно старалась всяческими ужимками обратить на себя внимание и потому решила занять свое место на коленях Эсмонда, тем более что ее маленький братец отправился уже спать; доктора Тэшера, несмотря на его заискивания, она не любила, потому что у него были грубые сапоги и грязные руки (так утверждала эта дерзкая девица), и еще потому, что уроки катехизиса всегда были для нее сущим наказанием.

Но едва только она вышла из своего угла и направилась к Эсмонду, последний вскочил и, поставив свое кресло так, чтобы загородить ей путь, воскликнул по-французски, обращаясь к леди Каслвуд, которой он много читал вслух на этом языке и успешно помог усовершенствовать свои познания в нем:

- Сударыня, не позволяйте ей подходить ко мне: я сегодня был у кузнеца, и его маленький сын сидел у меня на коленях.

- И туда же после этого вы усадили моего сына, - вспыхнув от гнева, сказала леди Каслвуд. - Благодарю вас, сэр, за оказанную ему честь. Беатриса, - продолжала она по-английски, - я запрещаю тебе прикасаться к мистеру Эсмонду. Уходи отсюда, дитя мое, ступай в свою комнату. Ступай в свою комнату. Покойной ночи, ваше преподобие. А вам, сэр, пожалуй, лучше будет воротиться к вашим трактирным друзьям. - Глаза ее, всегда такие добрые, метали гневные молнии; и она с надменностью королевы высоко вскинула склоненную обычно голову.

- Ого! - воскликнул малорд, который стоял у камина и, признаться, находился уже в состоянии, обычном для него в этот вечерний час. - Ого! С чего это ты так рассердилась, Рэйчел? Дамам сердиться не пристало. Верно я говорю, доктор Тэшер? Хотя, по правде сказать, Рэйчел к лицу, когда она сердится. Разрази меня бог, леди Каслвуд, вы чертовски хорошеете, когда сердитесь.

- Милорд, я сержусь оттого, что мистер Генри Эсмонд, не зная, куда девать свое время, и не довольствуясь нашим обществом, ходил сегодня в таверну, где у него есть добрые друзья.

Милорд захохотал, прибавив крепкое словцо.

- Ах ты, плут, так ты, значит, повадился ходить к Нэнси Сиврайт? Каков хитрец, а? Ну кто, черт возьми, мог ожидать от него такой прыти? Слышите, Тэшер, он приволокнулся за...

- Молчите, милорд, - сказала миледи. - Вы оскорбляете меня подобными разговорами.

- Даю вам слово, милорд, - сказал бедный Гарри, чуть не плача от стыда и горя, - я и в мыслях не посягнул на честь этой молодой особы.

- Ну, конечно, конечно, - со смехом сказал милорд, которого все больше разбирал хмель. - Верьте его слову, доктор, Нэнси Сив...

- Госпоже Беатрисе пора спать! - крикнула миледи своей камеристке, миссис Тэшер, которая в эту минуту внесла в гостиную поднос с чаем для ее милости. - Уложите ее в моей комнате, нет, в вашей, - поспешно добавила она. - Ступай, дитя мое; да, да, ступай, и ни слова больше! - И Беатриса, сбитая с толку непривычной строгостью этого голоса, звучавшего всегда так ровно и мягко, в полном замешательстве направилась к двери и, лишь переступив порог вместе с миссис Тэшер, разразилась громким плачем.

Но на этот раз мать не обратила внимания на ее слезы и с прежней горячностью продолжала свою речь.

- Милорд, - сказала она, - этот молодой человек, ваш нахлебник, только что сказал мне по-французски - на родном языке ему стыдно было произнести эти слова, - что он весь день провел в таверне и держал у себя на коленях мальчишку, заболевшего теперь оспой. И после этого он является домой, весь пропитанный миазмами этого места - да, пропитанный его миазмами, - и без малейшего стыда берет на колени моего сына и садится рядом со мной, да, со мной. Кто знает, быть может, он погубил Фрэнка - погубил наше дитя! Кто привел его сюда, на позор нашему дому? Зачем он здесь? Пусть уходит, пусть сегодня же убирается отсюда и не оскверняет больше этих стен своим присутствием!

Ни разу до сих пор Гарри Эсмонд не слышал от нее недоброго слова; и эта неожиданная жестокость так потрясла бедного мальчика, что в первую минуту он словно окаменел от обиды и негодования: уж очень несправедлив показался ему такой удар, нанесенный такой рукой. Лицо его из пунцового сделалось совсем белым.

- Я не повинен в своем происхождении, сударыня, - сказал он, - равно как и в прочих своих несчастьях. Что же до вашего сына, быть может, сейчас мое прикосновение оскверняет его, но было время, когда вы думали иначе. Прощайте, милорд. Да благословит господь вас и ваших близких за все добро, которое вы мне сделали. Я более не заслуживаю расположения миледи, и я ухожу. - И, опустившись на одно колено, Гарри Эсмонд взял шершавую руку своего благодетеля и поцеловал ее.

- Он торопится в таверну - пусть идет! - вскричала миледи.

- Будь я проклят, если допущу это, - сказал милорд. - Не думал я, что ты можешь быть так неблагодарна, Рэйчел.

Но в ответ она разразилась бурными слезами и выбежала из комнаты, бросив быстрый взгляд на Генри Эсмонда. Милорд же, настроенный по-прежнему благодушно, оставил это без внимания и, обратись к своему молодому другу, который все еще стоял перед ним на коленях (ибо сотни оказанных благодеяний приучили юношу уважать милорда, как родного отца), поднял его, положил ему на плечо свою широкую руку и сказал:

- Она всегда такая; при одном упоминании женского имени у ней мутится разум. Оттого-то я и пристрастился к вину, клянусь Юпитером, ни от чего иного; уж к пивной-то бочке или к бутылке рома она ревновать не станет, верно я говорю, доктор? Да разрази меня бог, стоит посмотреть на служанок в доме - видели вы где-нибудь таких урр... уродин (язык у милорда слегка заплетался). Теперь-то уж вам бы не подыскать себе в Каслвуде жены, доктор! - И милорд громко захохотал.