Эсмонд провел дома всего лишь два дня; дело, ради которого он приезжал, требовало его спешного отъезда в чужие края. За это время он лишь однажды видел Беатрису наедине; как-то раз, когда он сидел и беседовал со своей госпожой в длинной гобеленовой гостиной - совсем как в старые времена, - она вызвала его в соседнюю комнату, некогда служившую опочивальней виконтессе Изабелле. Эсмонд словно живую видел перед собой старую леди, как она в ночной сорочке сидела на постели в то утро, когда стража явилась арестовать ее. Теперь прекраснейшая женщина Англии спала на этой постели за тяжелым штофным пологом, который нисколько не выцвел с тех пор, как Эсмонд видел его в последний раз.

Беатриса в своих черных одеждах стояла посреди комнаты, держа в руках небольшой ящичек; то был футляр с тетушкиными драгоценностями, свадебный подарок Эсмонда; на крышке его была вытиснена корона, которую бедной девушке не суждено было надеть.

- Возьмите это, Гарри, - сказала она. - Мне теперь уже не понадобятся бриллианты. - Она говорила негромким, ровным голосом, без малейшего признака волнения. Ее прекрасная рука, протягивавшая Эсмонду шагреневый футляр, не дрожала. Эсмонд увидел на этой руке черный бархатный браслет с миниатюрой герцога на эмали; его светлость подарил ей его за три дня до своей гибели.

Эсмонд возразил, что бриллианты более не принадлежат ему, и попытался обратить в шутку это возвращение подарка.

- На что они мне? - сказал он. - Принц Евгений не похорошел от бриллиантовой пряжки на шляпе, и желтизну моего лица тоже едва ли скрасят бриллианты.

- Вы подарите их своей жене, кузен, - сказала она. - У вашей жены будет прелестный цвет лица.

- Беатриса! - вскричал Эсмонд, чувствуя, как уже бывало не раз, что старое пламя вновь разгорается в нем. - Согласны вы надеть эти драгоценности в день нашей свадьбы? Вы однажды сказали, что слишком мало знаете меня; теперь вы узнали меня лучше; вы знаете, как я десять лет добивался того, о чем мечтал, знаете, сколько я перенес ради этого.

- Вы требуете платы за свое постоянство, милорд! - воскликнула она. - В таком preux chevalier {Безупречный рыцарь (франц.).} - и вдруг корысть! Стыдитесь, кузен.

- Беатриса! - сказал Эсмонд. - Если мне удастся совершить нечто, о чем вы сами мечтали, что будет достойно и вас и меня, что даст мне имя, которое не стыдно будет предложить вам, захотите ли вы принять это имя? Вы сказали однажды, что было время, когда я мог бы надеяться; так ли невозможно вернуть его? Не надо качать головой, Беатриса; обещайте лишь, что выслушаете меня еще раз через год. Если я вернусь к вам и принесу вам славу, будете ли вы довольны? Если я свершу то, чего вы сильнее всего хотите, чего сильнее всего желал тот, кого уже нет, тронет ли это ваше сердце?

- Что это такое, Генри? - спросила она, и лицо ее оживилось. - О чем вы говорите?

- Не задавайте вопросов, - сказал он, - дайте мне срок и ждите; и если я принесу вам то, что было для вас заветной мечтой, о чем вы тысячу раз молились творцу, неужели вы не захотите наградить того, кто исполнит ваше желание? Спрячьте эти драгоценности и храните их, и если только во власти человеческой свершить то, о чем я говорю, даю вам клятву: настанет день, когда в вашем доме будет великий пир, и вы с гордостью украсите себя тогда моим подарком, хоть это и не будет день свадьбы, вашей или моей. Больше я ничего не скажу; не думайте о моих словах и не отпирайте шкатулку с бриллиантами до того дня, когда я сам напомню вам о том и о другом. Сейчас мне нужно от вас только одно: помните и ждите.

- Вы уезжаете из Англии, кузен? - спросила Беатриса, обнаруживая некоторое волнение.

- Да, завтра же, - сказал Эсмонд.

- В Лотарингию, кузен? - спросила Беатриса и положила руку на его локоть - ту самую руку, на которой надет был подаренный герцогом браслет. Погодите, Гарри! - продолжала она, и в голосе ее послышалась несвойственная ей тоска. - Выслушайте меня на прощание. Я вас очень люблю. Я высоко ценю вас, да и можно ли не ценить, зная ту преданность, которую вы всегда питали ко всем нам. Но, должно быть, у меня нет сердца; по крайней мере, я не встречала человека, который затронул бы его. Если бы встретила, я пошла бы за ним, будь он даже простой солдат, носилась бы с ним по морям, как те пираты, о которых вы читали нам, когда мы были детьми. Я все сделала бы, все вынесла бы ради такого человека, но я так и не встретила его. Вы слишком рабски подчинялись мне, чтобы завоевать мое сердце, и даже милорд герцог не сумел покорить его. Я не была бы счастлива, сделавшись женою милорда. Мне это стало ясно три месяца спустя после нашей помолвки, но тщеславие не дало мне расстроить ее. О Гарри! Я плакала раз или два, когда он умер, но то были слезы не скорби, а ярости, оттого что я не могу горевать о нем. С ужасом я обнаружила, что радуюсь его смерти; и, свяжи я свою судьбу с вами, меня томило бы то же чувство порабощения, то же стремление высвободиться и убежать. Обоим нам было бы тяжело, вам особенно, потому что вы ревнивы, так же как и герцог. Я старалась любить его, старалась, как только могла; заставляла себя радоваться его приходу, покорно выслушивала его речи, примерялась всячески к роли жены, которую мне предстояло играть до конца моих дней. Но полчаса подобного угождения чужому нраву утомляли меня; что ж было бы, если б это длилось всю жизнь? Он говорил, а мысли мои в это время блуждали, и я думала: о, хоть бы он бросил мою руку, хоть бы не стоял на коленях передо мной! Я видела все величие и благородство его души, знала, что он в тысячу раз благороднее и достойней меня, как и вы, кузен, да, да, в миллион раз достойней. Но не за эти качества я избрала его. Я сделала это потому, что хотела достигнуть высокого положения в свете, но надежды мои не сбылись, - не сбылись, и я не скорблю о нем. Как часто, слушая его признания и пылкие речи, я думала: вот я выхожу за него замуж, но если я потом встречу того, настоящего, я возненавижу мужа и уйду от него! Я нехорошая, Генри. Мать моя кротка и добра, как ангел, и я часто дивлюсь, откуда у нее такая дочь. Она не из сильных, но она скорей умерла бы, нежели причинила бы зло другому. Я сильней ее, но именно потому я не остановилась бы ни перед чем. Мне дела нет до того, о чем твердят пасторы в своих назойливых проповедях; я встречала этих пасторов при дворе и знаю, что самая низкая придворная интриганка не сравнится с ними в низости и душевном ничтожестве. О, как наскучил, как опостылел мне свет! Я жду только еще одного события, а когда оно совершится, я перейду в веру Фрэнка, которую исповедовала и ваша бедная матушка, уйду в монахини и кончу дни свои, как кончила она. Вот когда мне пригодятся ваши бриллианты - говорят, монахини надевают все свои самые лучшие драгоценности в день пострижения. Покуда же я спрячу их, как вы меня о том просили. А теперь прощайте, кузен; я слышу, как матушка за стеною в нетерпении ходит по комнате, ломая свою хорошенькую головку в догадках, о чем мы с вами можем так долго беседовать. Она ведь ревнива, все женщины ревнивы. Мне иногда приходит в голову, что это единственная женская черта, которая у меня есть. Прощайте же. Прощайте, брат мой! - Она подставила ему щеку, в знак родственной привилегии. Щека была холодна, как мрамор.