- Приятно ли вам будет иметь своим кузеном герцога? - шепнул по-французски полковнику Эсмонду государственный секретарь, мистер Сент-Джон. - Вдовец, по всей видимости, готов утешиться.

Но воротимся к нашему листку "Зрителя" и к той беседе, для которой он дал повод. Сначала мисс Беатриса была изрядно задета за живое, но истинного автора так и не "учуяла"; и в самом деле, Эсмонд не щадил стараний, подражая слогу мистера Стиля (что до другого автора "Зрителя", то его манера письма, на мой взгляд, неподражаема), и сам Дик, чья леность и добродушие поистине не знали пределов, готов был поместить заметку в своем журнале и увековечить для потомства в качестве одного из собственных трудов, не воспротивься этому Эсмонд, не желавший, чтобы женщина, которую он любил, предстала перед обществом в столь невыгодном свете. Беатриса сердито фыркала, читая заметку, и полковник не без интереса наблюдал за выражением ее лица.

- До чего, однако, поглупел наш друг мистер Стиль! - вскричала наконец мисс Беатриса. - Эпсом и Танбридж! Только и знает, что Эпсом и Танбридж, да щеголи на церковной скамье, да Иокасты и Линдамиры! Почему это не называть женщин попросту Нелли и Бетти, как их крестные папеньки и маменьки нарекли их при рождении?

- Беатриса, Беатриса, - остановила ее мать, - будь серьезна, когда говоришь о серьезных вещах.

- Матушка верит, должно быть, что катехизис составлен на небесах, смеясь, сказала Беатриса, - и что его принес миру епископ, спустившийся с высокой горы. Ох, сколько же слез я над ним пролила в свое время! Кстати, матушка, ведь моя крестная мать была паписткой; как же это вы допустили подобное?

- Я назвала тебя именем нашей королевы, - возразила, краснея, ее мать, а некто третий добавил при этом:

- Лучше имени не придумаешь. Беатриса продолжала читать.

- "Я пишу его через мягкий знак" - ах, негодник! - вскричала она, оборотясь к полковнику Эсмонду. - Вы пересказали мою историю мистеру Стилю, или нет, погодите, - вы сами написали это, чтобы высмеять меня перед всеми. Стыдитесь, сэр!

Бедный мистер Эсмонд несколько струхнул и попытался отговориться фразой, в которой заключалось столько же истины, сколько бессовестной лжи.

- Клянусь честью, - сказал он, - я еще даже не видел сегодняшнего "Зрителя". - Он и не мог видеть, ибо то, что лежало перед Беатрисой, было не настоящим "Зрителем", но лишь подделкою под него.

Она продолжала читать, и лицо ее все гуще покрывалось краской.

- Нет, - сказала она, - не верю, что это написали вы. Должно быть, это написал мистер Стиль, хлебнув лишнего и заранее страшась своей отвратительной, вульгарной жены. Когда "Зритель" начинает расточать женщинам чудовищные комплименты или пускается в неумеренные восхваления женской добродетели, я так и знаю, что накануне капитану досталось от его дражайшей половины и что его привели домой мертвецки пьяным или нашли где-нибудь в...

- Беатриса! - воскликнула леди Каслвуд.

- Полноте, маменька! Не пугайтесь прежде времени. Я ничего другого не собиралась сказать. Я ведь если и огорчаю вас, то всегда в меру, добрая вы моя, хорошенькая маменька. Конечно, ваша маленькая Трикс - пренесносная маленькая Трикс, она не делает того, что должна была бы делать, и делает то, чего не должна была бы делать, и- ну, ну ладно, больше не буду. Нет, буду, если только вы меня сейчас же не поцелуете. - И с этими словами плутовка откладывает свою газету в сторону, бросается к матери на шею и принимается на все лады ластиться к ней, выразительно поглядывая при этом на мистера Эсмонда и как бы говоря: "Что, сэр? Пожалуй, и вы не. отказались бы сыграть в столь приятную игру".

- Не отказался бы, - сказал он.

- От чего? - спросила Беатриса.

- От того, что у вас было в мыслях, когда вы так. лукаво на меня посмотрели, - отвечал Эсмонд.

- Каков ясновидец! - со смехом вскричала Беатриса.

- От чего это Генри не отказался бы, дитя мое? - спросила мать; добрая душа постоянно только о том и; заботилась, как бы сделать приятное каждому из нас.

Девушка опять бросилась к ней на шею.

- Ах, вы моя глупенькая, добрая маменька! - воскликнула она, осыпая ее новыми поцелуями. - Вот от чего не отказался бы Гарри. - И она залилась веселым раскатистым смехом, а леди Каслвуд вдруг зарумянилась от смущения, точно шестнадцатилетняя девочка.

- Полюбуйтесь-ка на нее, Гарри, - шепнула Беатриса, подбежав к нему. Не правда ли, как ей к лицу румянец! Ну, не прелесть ли? Она моложе меня на вид и уж во всяком случае в сто тысяч миллионов раз лучше.

Добрая Эсмондова госпожа поспешила удалиться из комнаты, чтоб скрыть свое смущение.

- Если б у нас, у придворных дам, расцветали подобные розы, чего бы мы не делали, чтоб только сохранить их! - продолжала Беатриса и снова засмеялась. - Срезали бы под самую чашечку и опускали бы в соленую воду. Но, увы, Генри, в Хэмптон-Корте и Виндзоре таких цветов не бывает. - С минуту она помолчала, потом улыбка сбежала с ее лица, и апрельская свежесть его затуманилась надвигающимся ливнем слез. - О, как она добра, Генри! вскричала она. - Какая это святая душа! Ее доброта страшит меня. Мне трудно жить с нею вместе. Я сама, пожалуй, была бы лучше, не будь она столь совершенна. Было в ее жизни какое-то большое горе, какая-то важная тайна; в чем-то она раскаивается до сих пор. Это не связано со смертью отца. О нем она говорит спокойно; да и едва ли она его так уж сильно любила, хотя кто скажет, кого мы, женщины, любим и за что.

- Вот именно, кого и за что, - вставил мистер Эсмонд.

- И никто не знает, как она живет теперь, - продолжала Беатриса, ограничившись лишь взглядом в ответ на это неуместное замечание. - Вот нынче рано поутру ходила в церковь; долгие часы проводит запершись в своем кабинете; и если сейчас вы последуете туда за нею, вы найдете ее погруженной в молитву. Заботится о приходских бедных - об этих ужасных, грязных людях. Не пропускает ни одной проповеди нашего священника, - если б только вы знали, до чего они скучны! Так вот, on a beau dire {Что ни говори (франц.).}, но люди, подобные ей, не созданы, чтобы общаться с нами, простыми смертными. Даже когда мы с ней одни, в комнате словно присутствует незримо третий. Не может она быть со мной вполне откровенна, потому что мысли ее постоянно обращены к вышнему миру или, может быть, к ее ангелу-хранителю. Не он ли и есть тот третий, что стоит между нами? О Гарри, я ревную к этому ангелу-хранителю! - вырвалось вдруг у госпожи Беатрисы. Это очень дурно, я знаю, но маменькина жизнь вся устремлена к небу, моя же вся здесь, на земле. Вот почему мы с нею не можем быть истинными друзьями; да и притом один миаинец Фрэнка для нее дороже, чем я, - да, да, я знаю это; и вас, сэр, она тоже слишком любит, и я вас оттого ненавижу. Мне хотелось, чтобы она была только моя, но она этого не пожелала. Когда я была маленькой, она любила отца больше меня (как только она могла, Гарри! Ведь я отлично помню его, он был добрый, красивый, но такой неумный, и, бывало, как выпьет, так и вовсе лыка не вяжет). Потом первое место в ее сердце занял Фрэнк, а теперь вот - церковь и священники. Как бы я могла любить ее! Еще малюткой я приходила в ярость оттого, что она любит не меня одну, а она всех вас любила больше меня, - я знаю, не спорьте со мной. А теперь у нее только и разговору, что о. благостных утешениях веры. Добрая душа! Словно ей легче оттого, что она послушно верит, будто все мы злые и жалкие грешники и будто этот мир лишь pied a terre {Временный приют (франц.).} для праведников, где они останавливаются на ночлег, подобно тому, как мы, едучи из Уолкота, проводим ночь в большой, мрачной и неуютной гостинице в Хаунслоу, на гадких, неудобных постелях (помните вы эти ужасные постели?); когда же наступит утро, они сядут в колесницу и вознесутся прямо на небо,