Фазиль Искандер – и экзотическое, и естественное явление русской словесности. Кавказ в русской литературе был изначально представлен русскими писателями как объект для изображения. С Искандером пришёл и заговорил сам Кавказ, и заговорил на русском языке. Известны замечательные прозаики и поэты Грузии, начиная с Николоза Бараташвили и заканчивая Чабуа Амирэджиби, Армении – напомню о Гранте Матевосяне, Азербайджана, Дагестана, Осетии, той же Абхазии… Но именно Фазиль Искандер в большую русскую литературу, в её основной, теперь уже можем сказать, классический корпус принёс Кавказ от своего лица на прекрасном русском языке. Кавказ стал субъектом русской словесности. Сегодня этот процесс продолжается, но назвать прямых учеников и непосредственных преемников Искандера, обрисовать карту с именами тех, что есть школа Искандера, мне кажется, сегодня трудно. У по-настоящему больших писателей, правда, школы и не бывает. Они приходят и уходят сами, создавая свой мир и свой миф.

У Искандера – свой мир, свой Мухус, свой Чегем. Он создал свой миф и свой мир. Этот мир отображён и на реальной, и на воображаемой литературной карте.

То, что в литературу пришёл очень крупный талант, я поняла ещё будучи школьницей, когда прочла опубликованную в журнале «Новый мир» (спасибо родителям, которые выписывали журнал и не прятали его от детей) повесть «Созвездие Козлотура». Уже там мир Фазиля Искандера предстал во всей его прелести, экзотичности и «прописанности» в жгучей современности. И его проблематика, и его реалии, и его эзопов язык были понятны – и невероятно смешны. Но смех был особым, заставлявшим задуматься о грустных явлениях и самой атмосфере нашей жизни. В результате – после приступов смеха на лице повествователя застывала трагическая гримаса.

Немного автобиографии. Я жила в Москве, родители были журналисты, отец входил, как нынче говорят, в хрущёвский пул, в связи с чем весь наш журналистский дом на Ленинском в ночь на 16 октября 1964 года, перед снятием Хрущёва, сотрясался хлопаньем дверей – не спали, делились информацией. Так что трагикомическую атмосферу «Козлотура» я воспринимала исторически. Но сам художественный мир покорил сразу – и дальше он был узнаваем на протяжении десятилетий.

В мир Искандера мы проникаем через его произведения (весь романный комплекс «Сандро из Чегема», циклы рассказов, включая «Детство Чика», «животные» рассказы и сказки, от «Большелобого» до саркастических «Кроликов и удавов») и его героев (Сандро, красавица Тали, Софичка, чегемская Кармен…). Его вселенная населена персонажами, которых мы знаем, они вошли в историю нашей литературы, мы можем перекликаться именами или афоризмами, просто вечно живыми цитатами. «Время, в котором стоим» – ясно, что речь о застое. «Человек, который хотел хорошего, но не успел» – это Ильич. Они узнаваемы. Слова и изречения Искандера сопровождают нас по жизни.

Перед сложностями времени Фазиль постоянно обращался за поддержкой к имени и творчеству Пушкина (как и Александр Блок в своей предсмертной речи и стихах «Пушкинскому дому»).

Его интонация, сюжеты, персонажи, стиль неподражаемы и уникальны, потому и говорим так: мир Искандера.

Этот мир вроде бы совсем небольшой, даже маленький, можно перенести в двух руках. Умещается в несколько томиков собрания сочинений; а изображено в нём и того меньше – сообразуясь с размерами СССР, этой Абхазии хватит хорошо если на почтовую марку. Но эта марка – фолкнеровского масштаба. Йокнопатофская марка.

Искандер пришёл в литературу одновременно и вместе с шестидесятниками. Владимир Войнович, Георгий Владимов, Василий Аксёнов – вот его компания. На известном полотне Бориса Биргера «Красные бокалы» он изображён рядом с Бенедиктом Сарновым, Игорем Виноградовым; Олег Чухонцев чуть поодаль. Не забудем Станислава Рассадина, давшего имя – шестидесятники! – всей шарашке. В этой компании он нашёл своё место, своих товарищей, своих коллег. Они вместе печатались («Неделя», «Юность», «Новый мир»). Но его творчество отличает странное равнодушие к компании! Своеобразие пути – он испытал то, что Карякин намного позже назвал «переменой убеждений», вплоть до бесконечных, мучительных сомнений и выбора верований и ценностей. Напряжение нравственного выбора, порой отражавшееся на его лице мучительной гримасой, отличало его от тех, которые были всегда уверены в своей правоте. А он – нет, не всегда. Он был другой, больше, чем шестидесятник, он вышел из своего поколения, преодолел рамки своей малой родины, преодолел рамки России, потом Советского Союза, он выходил к тому, о чём я говорила в начале: к созданию своего исключительного, искандеровского мира. Сожалею, что он не получил Нобелевскую премию – как художник, расширивший наш мир до его художественной вселенной, заслуживал её присуждения. (Другое дело, что к концу жизни он спрямлял свой путь, уходил в прямую речь, начинал судить и выносить моральные приговоры, теряя артистизм, особенно в поэзии, – но сейчас не об этом.)

Искандер был принят читателем сразу и навсегда. Пафос Искандера ушёл в стихи, стихи представляют собой его открыто социальную и даже открыто политическую часть его наследия. Гражданственность его стихов несомненна. В отличие от прозы, которая позволяет смотреть на проблему с разных точек зрения. Стихи и эпиграммы его бичуют и жгут, а проза его – лечит.

Просто листовка, а не стихи! Бичующий Ювенал! «Я генетически не совпадал с рефлексами этой страны», – скажет Искандер в тёмные времена. Но и в другое, новое время им опять завладевает дух гражданского неповиновения:

В мире Искандера прямая, обострённая гражданственность не противоречит особому, тоже обострённому чувству красоты. Идущему чуть ли не от античной культуры.

Кавказ Искандера – это не только Причерноморье и кавказские горы. Его Кавказ входит в бассейн Средиземноморья, связанный с античностью, с «золотым веком» человечества. При этом искандеровский мир допускает и современность – он включает в себя и революцию, и Гражданскую войну, в него входят и такие персонажи, как Ленин и Сталин, Хрущёв, колхозы.

Мир героев Искандера – это не только родственники всех, но и современники всех, как дядя Сандро. Искандеровский хронотоп расширяется – и для него нужны и античные колонны на морском дне около Мухуса-Сухума, и деревянные танки, которые покатились по мухусскому шоссе с началом Гражданской войны.

Фазиль Искандер печатался и в известинской «Неделе», перед тем как появиться в компании авторов неподцензурного, сделанного скандальным «Метрополя». Но он никогда не появлялся на поле общественного конформизма. Однако при этом в качестве образца поведения он брал не героическую бескомпромиссность с возможно последующей высылкой из страны или с посадкой в поезд, идущий далеко на северо-восток, а лукавство дяди Сандро, который избегал исторических ловушек, – если вспомнить смертельно опасные игры со Сталиным. Одно из правил искандеровского художественного мира – эзопов язык. И на этом языке он сказал гораздо больше, чем если бы он тогда говорил прямолинейно. Это помогало ему преодолевать чудовищную дисгармоничность советского мира и безобразие социального строя. Но преодолевал он эти уродства путём гармонизации окружающего – в природе и в архаике народной жизни, которую он искал в своей родной Абхазии.