Но Иуда рассеет его соблазн.

Он, Иуда, предатель, - истинный спаситель мира.

Завтра он пойдет к раввину Бен-Акибе и предаст Учителя.

Он не будет просить за него слишком дорого. Но он возьмет ровно тридцать серебренников, цену беглого раба.

Пусть по этой цене идет тот, кто мог бы и не захотел стать Царем. А на эти деньги Иуда купит рабыню для своего виноградника. Тогда каждый получит то, что заслужил.

* * *

К концу первого дня опресночного в потаенной горнице Учитель совершал свою последнюю вечерю с учениками.

Там был и Иуда.

Он уже почти сделал свое дело, и в эту ночь, всего через несколько часов, должен был привести стражу с первосвященниками в сад, где Учитель обыкновенно молился, и передать его им.

Иуда плохо видел и плохо понимал, что совершалось кругом.

Вот Учитель, кажется, берет кувшин, наливает воду в таз. Вот подпоясывается полотенцем...

Но что это?

Он наклоняется к земле, к ногам Иуды. Он моет ноги, вытирает их полотенцем. Одно прикосновение этих рук было когда-то для Иуды блаженством. Да разве и теперь не ощущает он того же блаженства? А его волосы падают и ласкают ноги Иуде, как там, на вечере, волосы женщины. Мгновенье... и, кажется, Иуда сам упадет к его ногам и будет целовать их.

Или.., или он схватит тот длинный нож и вонзит его ему в склоненную шею.

Но мгновение прошло, и Учитель перешел к тому, кто лежал рядом с Иудой.

Потом совершали вечерю.

Вдруг Учитель побледнел... Какое-то странное возбуждение овладело им. Он возмутился духом.

И, смотря прямо пред собою, он сказал громко и отчетливо, так, что Иуда вздрогнул:

- Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст меня. Впрочем, Сын Человеческий идет по предназначению. Но горе тому человеку, которым он предается. Лучше было бы этому человеку не родиться.

Испуганные, опечаленные, растерянные, не доверяющие друг другу и себе, ученики с нежностью и слезами спрашивали:

- Не я ли, Господи?

И Иуда спросил: "Не я ли?"

И тихо, так, что слышал один Иуда, он сказал: "Ты говоришь".

И он, взяв хлеб и благословив, преломил его, воздав хвалу Богу, и, раздавая ученикам, сказал: "Примите, ядите, сие есть тело мое". И, взяв чашу и благословив, и воздав хвалу Богу, подал им и сказал: "Пейте из нея вси: сия есть кровь моя Нового Завета, за вас и за многих изливаемая, во оставление грехов".

То, о чем он говорил в Капернаумской синагоге, совершилось. Знали, что когда придет Мессия, он устроит великолепное пиршество в роскошном дворце, окруженном легионами воинов и бесчисленных рабов. При громких победных криках, Мессия-Царь предложит собравшимся пышную и невиданно драгоценную трапезу. Это будет пир для всего мира, по крайней мере для всех верных. Он положит конец голоду и нищете.

Но это - не чаемый Мессия, это безумный, странный Мессия-нищий. Его пир вечеря в потаенной горнице под страхом казни. Вместо рабов он сам служит возлежащим, приклоняясь к земле и умывая их ноги.

И на его трапезе не видно много яств. Он дает пирующим только свою приготовленную к смерти Плоть в этом чистом пшеничном хлебе и свою Кровь в прозрачной и искрящейся влаге этой чаши.

Этим единственным даром, кровью своего сердца - собою самим, хочет он возрадовать мир и утолить его голод и жажду.

Его час пришел. Вот час, о котором он говорил в Кане.

Конец сходился с началом. Чудо первой с чудом последней ночи.

Вода, ставшая вином, ныне претворяется в кровь.

И не совершается ли здесь тоже брак, тот брак, о котором он говорил так часто - брачный пир Царского Сына.

Последней и страшной тайной обручается он с учениками и с миром. Соединяется последней роковой связью. Ее уже нельзя разрушить, не уничтожив себя.

Иуда один знал это...

Обручится ли он с Учителем этим обручением крови? Возьмет ли от Учителя последний дар, дар его сердца? Примет ли в себя его убеленное тело, он, восставший на это Тело во имя другой темной плоти и готовящий ему страшное поругание?

Взял, принял...

И сейчас же, точно темное холодное облако сошло к нему в душу и точно какая-то новая посторонняя сила овладела им.

Бессмысленными и странными глазами смотрел он кругом. Но несмотря на эту бессмысленность, он заметил нависшую угрозу. Иоанн делал Петру какие-то знаки, и тот, возбужденный и красный, протягивал руки к одному из лежащих на столе ножей... Еще мгновение... Кто знает, что было бы через мгновение.

Но Учитель, обращаясь прямо к нему, к Иуде, громко сказал: "Что делаешь, делай скорей". И, почти шатаясь, Иуда встал и вышел...

Была ночь, когда он вышел.

* * *

Иуда, во главе вооруженной стражи и первосвященников, шел по Гефсиманскому саду за Учителем.

Вступили во глубину сада. Вышли на открытую поляну и заметили несколько человеческих фигур.

Впереди был ОН.

Он был такой же, как всегда, только казался бледнее в страшном ночном свете, да на лбу алели несколько маленьких капелек крови - должно быть, поранил себя терновиком.

Еще никогда так не ненавидел его Иуда: за позор этой ночи, за ужас своего преступления, за свою гибель ненавидел он Учителя.

Ему казалось, что не он предает Учителя, а Учитель его обрекает на неслыханно мучительную казнь.

И он подошел и поцеловал прекрасные, сжатые, никогда не улыбающиеся уста.

"Радуйся, Равви!"

И отвечал тихо Учитель: "Друг, зачем ты пришел?"

И в голосе, и во взоре была знакомая бездонная грусть.

Его окружили, повели...

Иуда отстал и остался один в густой аллее...

И вдруг сразу, в одно мгновение, вспомнилось ему все: прошла пред ним вся его жизнь с Учителем от первой встречи на широкой песчаной дороге и до этих маленьких алых капелек у него на лбу...

И в этот миг он понял тайну грусти Учителя.

Это была тайна любви Учителя к нему, Иуде...

Еще тогда, с первой встречи, принял его Учитель в свое сердце. Он говорил, что нет больше той любви, как если кто положит душу свою за своих друзей.

И он в каждый миг отдавал душу свою за Иуду.

Каждый миг предавал его Иуда своим взором, но он не отводил своих глаз. Он знал, что готовит ему Иуда. Он мог бы уничтожить Иуду одним своим словом или просто отойти от него. Но он предпочитал быть преданным своему другу, чем от него отречься: несколько часов тому назад, на вечери, он спас ему жизнь.