Летом я рано вставал и выбегал в пустой двор – мне не терпелось жить, но все мои друзья еще спали в эту пору. Лишь шмели с утра пили нектар из цветов и я развекал себя тем, что давил их, крепко сжимая их мохнатые тельца пальцами между лепестков, пока однажды один из них не ужалил меня за палец. Боль была нестерпимой, но она научила меня не мешать другим существам получать удовольствие от жизни.
в моей душе приоритетов нет,
я утро начинаю как обычно,
уже то хорошо, что это утро,
в запасе целый день,
как в детстве -
если встанешь рано,
все спят еще, а шмель уже в цветке,
еще не жарко, утренняя тень ознобом дышит.
В ней холод погребов, и плесени дурман
в кладовках ветхих, где живет варенье
в стеклянных банках в шалях паутины,
и ржавой крышкой замурован вход
в тот день, в то утро, в палисадник детства:
все спят еще, а шмель уже в цветке.
Самое удивительное, что читая мемуары Льва Троцкого я наткнулся на подобный же эпизод из его детства. В его случае, правда, это был не шмель, а оса. Так же он упоминал среди детских забав ловлю на нитку тарантулов, что также было популярным развлечением моего детства, правда использовали мы для этого кусок разогретой смолы, а не воск. Очевидно, что набор развлечений детворы в Малоросии не испытывал изменений в течении многих поколений. Между моим детством и детством Троцкого было две мировые войны с немцами. Последняя война оставила особенно глубокий след. Дети часто находили пробитые немецкие каски, остатки снарядов и использовали свои находки в играх в войнушку. Я помню, как бегал по двору с гранатой, у которой откручивалась рукоятка, внутри которой было кольцо на металической цепочке. На пустыре сохранились заваленные мусором подвалы здания, в котором по слухам в годы войны располагался немецкий госпиталь, но мы боялись спускаться в его подземелья, входы которого сторожили мертвецы.
Когда мне было шесть лет, заболела бабушка. Мама уехала в Сибирь, и застала ее уже умирающей. Эта смерть потрясла маму, она вернулась страшно изможденной и с каким-то отсутствующим взглядом. Думаю, что она пережила сильнейший психологический шок, сказавшийся на ее психическом состоянии. От второго брака с дедой Васей у мамы была младшая сестра Тамара, которой тогда было шестнадцать лет. Сестра училась в техникуме и перед мамой стоял выбор забрать ее с собой на Украину или оставить жить в Иркутске с отцом алкоголиком и инвалидом. Тамара осталась в Иркутске. Возможно сама она не видела в этом особой проблемы. Ей нравилось жить одной, без родительского присмотра, возрастная мать и без того не слишком влияла на ее жизнь, а про отца нечего было и говорить – он не играл в ее жизни никакой роли.
До семи лет я был вполне довольным жизнью ребенком, но с разводом родителей мой жизнь изменилась. Наверное, самое трудное время в жизни, это когда с уходом детства, ты превращаешься в гадкого утенка, отчаянно ищущего признания от равнодушного мира, в обмен на отказ от самого себя. Впрочем, это не самый трудный урок, который приходится проходить в детстве.
В семь лет мне пришлось пережить агонию супружеских отношений моих родителей. Насколько мне известно, причиной была все та же легкость, с которой отец вступал в связи на стороне. На этот раз, связь завязалась с женщиной, жившей в соседнем бараке.
Одним словом, в конце лета мама ушла от отца в общежитие. Перед первым сентября отец приехал к ней и уговорил ее забрать меня на пару дней к себе, с условием, что за день до начала занятий он привезет меня обратно, чтобы успеть собрать меня в первый класс.
Вместо этого, отец предложил мне прогулку до Иркутска. Он подавал это как самое лучшее приключение, которое может быть. Я пытался возражать, напоминал ему о данном маме обещании, но он только смеялся и говорил, что мама не будет возражать против этой поездки, дескать, он обо всем с ней договорится. Я чувствовал подвох, но что я мог возразить отцу в семь лет?
Из поездки я запомнил только то, что отец жестко экономил. Проходящая регулярно мимо нас по вагону продавщица шоколадок его явно раздражала. Наконец, в конце пути он все же купил мне шоколадную медальку и я повесил себе ее на грудь.
Рано утром мы стояли на пороге квартиры старшей сестры отца Натальи. Наш приезд был для нее полной неожиданностью. Семья тети Наташи проживала в двухкомнатной квартире и состояла из ее мужа – дяди Жени, и детей: моего двоюродного брата Вовки и сестры Аллы. Вовка и Алла были на десять лет меня старше, Вовка учился в строительном техникуме, а Алла в медицинском училище. Отец договорился, чтобы меня приняли в школу без документов. Учебников у меня не было, портфеля тоже. У меня даже не было подходящей для Сибири теплой одежды.
Тетка любила меня, но, надо сказать, подходы к воспитанию детей в этой семье были самыми бесхитростными. Я научился самостоятельно готовить яичницу, и глазунья часто составляла основу моего дневного рациона. Тетка работала заведующей небольшого продуктового магазина, поэтому в моем распоряжении был широких выбор конфет, которыми я щедро одаривал соседских мальчишек. Особой популярностью пользовались конфеты в форме шоколадных бутылочек, наполненных ликером. Мои школьные успехи были более чем скромные. Я едва писал печатными буквами, хотя запоем читал книги. Впрочем, моими школьными успехами никто не интересовался. Зато я научился клянчить у прохожих мелочь и кататься по льду, цепляясь за борта проезжающих автомобилей. Добытые попрошайничеством деньги я тратил на походы в кино и почтовые марки. Отец был постоянно где-то занят, и я пользовался почти безграничной свободой.
Маме я слал на Украину открытки такого содержания: «Добрый день мамачка я хажу в сорак дивятую школу учительницу завут людмила николаевна до свидания». Одна из таких открыток 1971 года хранится у меня до сих пор. Отец, не дождавшись приезда матери, уехал на Украину, чтобы распродать имущество, оставшиеся в доме. Воспользовавшись моментом, мать приехала в Иркутск и забрала меня у тетки. С собой я увозил две полюбившиеся мне книги весьма потрепанного вида: «Приключения Гулливера» и «Волшебник Изумрудного города». Через несколько дней я был уже в Никополе, а моя мать подала на развод. Какое-то время она еще боялась возвращаться в комнату в бараках и мы несколько месяцев прожили с ней в женском общежитии. По доносившимся слухам, отец распродал все сколько-нибудь ценное имущество и уехал в Иркутск. В число проданных вещей попал и мой настольные мини-биллиард. Новый год мы встречали уже в своей опустевшей после распродажи квартире. Впервые мама не стала ставить новогоднюю елку. На мои вопросы она отвечала с раздражением, и я чувствовал, что она все еще не простила меня за то, что я согласился уехать с отцом в Иркутск.
Из Иркутска я привез с собой привычку попрошайничать. Однажды меня за этим занятием застал супруг маминой начальницы и дома меня ждал серьезный разговор. Карьеры попрошайки оборвалась на самом пике. Без регулярных финансовых вливаний моя коллекция марок переживала застой.
Меня отдали в школу, где классной руководительницей была пожилая учительница – Екатерина Васильевна – мать маминой коллеги по работе. Я хорошо читал, но совершенно не умел писать, и она приложила максимум усилий для того, чтобы я за полгода догнал своих сверстников, принося первое время из школы одни двойки и единицы.
После первого класса меня решили отдать в музыкальную школу. Я мечтал научиться играть на гитаре, но вместо этого мне предложили попробовать свои силы в игре на балалайке, так как классы народных инструментов испытывали нехватку в учениках и стоили значительно дешевле, чем уроки фортопьяно или скрипки.
На вступительных экзаменах в музыкальную школу мне предложили спеть песенку, и я расстерявшись решил исполнить «В траве сидел кузнечек», не подозревая насколько она окажется трудна в вокальном отношении. Моему пению сочувствовала вся приемная комиссия, а я сгорал от стыда за то, что не могу спеть такую элементарную песенку из мультфильма – увы, мой культурный багаж был невелик и выбирать было не из чего.
