Предисловие

Цви Гринберг, начальник Европейского отдела Информационно-аналитического управления Моссада склонился над бумагами. В руке он держал остро отточенный карандаш, которым делал пометки в документах. Пятно света от настольной лампы осветило седину на висках его худощавого лица. Цви посмотрел на календарь. На страничке была дата-15 апреля 1958 года, рядом заметка:

– 16-го в девять совещание у начальника управления.

Цви взял в руки уже подготовленный доклад, сделал несколько пометок на полях и протянул руку к телефону.

Тихо хлопнула дверь кабинета, Цви поднял голову и посмотрел на вошедшего.

– Шимон? Что у тебя?

– Вот.

Сотрудник отдела подошел к столу начальника и положил на него газету. Тот бросил взгляд на страницу и недоумевающе посмотрел на сотрудника.

– «Брянский рабочий» от 11 марта 1958 года, – прочитал Цви. Ну и что?

– Посмотри вот сюда.

Шимон указал на небольшую заметку, обведенную толстым красным карандашом. В ней сообщалось, что победителем областной олимпиады по немецкому языку явилась ученица 9-а класса Клинцовской средней школы № 3 Татьяна Морозова. В беседе с корреспондентом она рассказала, что кроме немецкого самостоятельно занимается английским и мечтает продолжить его изучение в дальнейшем.

Рядом с заметкой была небольшая не очень четкая фотография. Симпатичная девушка в школьной форме. Две косички, немного напряженный взгляд, направленный прямо в камеру снимавшего. Цви поднял голову на сотрудника.

– Шимон, ты можешь мне объяснить?

– Вот, шеф, посмотри.

Шимон положил на стол начальника фотографию.

– Это Моше Шнейдерман. Работает у нас в Техническом управлении с 1951 года, то есть с самого основания конторы. Гравер, ювелир, специалист высочайшего класса. Рядом с ним его дочка, Лея. Между прочим, очень интересная девочка. С одной стороны у нее дар к языкам. С помощью отца выучила русский, кроме этого знает английский и французский на достаточно высоком уровне. Сейчас изучает еще и арабский. Увлекается стрелковым спортом и показывает высокие результаты.

– Ну и…?

Цви посмотрел на Шимона с недоумением во взгляде.

– А ты внимательно посмотри на ее лицо. Вот выписка из личного дела Моше, а вот результаты экспертизы фотографий.

Цви быстро прочитал, написанное на листке, потом взял лупу и стал вглядываться в лица девушек.

– Удивительно, как две капли воды, – медленно, чуть ли не по слогам, произнес Цви. Получается, что она жива…

– Ну да! Думаю надо сообщить Моше! – воскликнул Шимон. Представляешь, какая новость!

Цви встал из-за стола и прошелся в задумчивости по комнате.

– Спасибо, Шимон. Это весьма интересно. За что я тебя ценю, так это за способность видеть необычное в обычном. Теперь скажи мне, как это можно в принципе использовать. Лея-это еврейская, израильская девочка, Таня-русская девочка с еврейскими глазами. Да, они похожи внешне, но и только.

– Так что, может сообщить Моше?

– Нет Шимон, пока не стоит. Надо еще подумать. Приглядим за ней и посмотрим.

– Понятно.

Шимон повернулся и вышел. Цви остался стоять у стола.

– Это просто удивительно! – произнес он вслух. Они действительно похожи друг на друга, как две капли воды.

Он в задумчивости прошелся по комнате, аккуратно собрал документы и спрятал их в сейф.

–…Как две капли воды, – снова произнес он и вышел из кабинета.

Глава первая

«Дорогой Димочка!

Таня подняла свое бледное лицо, посмотрела в окно и продолжила писать.

– Нет, я неправильно написала. Димочка, любимый мой! Я ощутила это чувство особенно остро, когда ты стоял рядом со мной у маминой могилы. Я тогда поняла, что ты-тот самый, тот единственный, кого я люблю, на кого могу опереться в трудную минуту жизни.

Таня прекратила писать, посмотрела перед собой сквозь небольшое кухонное окно. Солнце клонилось к закату, длинные тени потянулись через небольшой двор частного дома. Высокий забор, сделанный из оструганных досок, закрывал вид на улицу. Единственная лампочка, висевшая над столом в простеньком абажуре, давала тусклый свет. Таня обмакнула перо в чернильницу и продолжила писать.

– Пишу тебе из Клинцов. Я приехала помянуть маму. Сейчас сижу на кухне на половине тети Поли. Прошло уже сорок дней, как мамы не стало. Дом опустел. В душе моей тоже пусто и тоскливо. Я понимаю, что у тебя служба и ты не смог вырваться. Я все равно чувствовала, что ты как будто рядом со мной.

Ты прости меня, Димочка, за то, что письмо мое сумбурное и могут быть кляксы. Я сижу и плачу, а в голове моей полная каша. Я вся какая-то раздавленная. Я тебе сейчас все расскажу потому, что ты, любимый мой, единственный на всем свете, кому я могу открыть свою душу и свое сердце.

Мы, то есть я, тетя Поля, мамины соседи, ее подруги по работе пошли на кладбище, потом посидели, помянули маму. Когда все разошлись, мы с тетей Полей остались одни. Я тебе рассказывала, что она никакая мне не тетя, а просто соседка, но это неверно. Она мне, как вторая мама. Я всю жизнь помню маму и ее. И вот, Димочка, сидели мы за столом на кухне, за котором я пишу тебе это письмо, и вдруг тетя Поля рассказала мне такое…

Она сказала мне, что моя мама, вовсе мне не мама, а… Нет, я дура, я не права. Она-моя любимая мамочка потому, что всю свою жизнь я помню тепло ее рук. Это она растила меня, сидела со мной ночами, когда я болела, отдавала мне всю душу и все свое больное сердце. Она и тетя Поля.

Извини, я тут кляксу посадила. Просто у меня пальцы дрожат и в душе такое творится…

В общем, как я писала, остались мы одни. Мы сидели и смотрели друг на друга и тетя Поля вдруг мне сказала:

– Танечка, я должна выполнить последнюю мамину волю. Ты знаешь какие были ее последние слова? Она сказала мне:

– Передай Тане пусть меня простит и расскажи ей все!

– Тетя Поля, за что я должна простить маму?! Что ты должна мне рассказать?!

Я ее спросила, а сама не знала, что и подумать.

– Сейчас ты все поймешь, Танечка, – сказала мне тетя Поля. Разговор не простой и мне очень тяжело говорить, но я обязана рассказать то, что мы от тебя скрывали. Просто у мамы не хватило душевных сил рассказать тебе и она завещала это сделать мне.

Знаешь, Димочка, тетя Поля замолчала на несколько мгновений, а у меня сердце вдруг так заколотилось, что чуть из груди не выскочило.

– Дело в том, – продолжила она, что Аня тебе не мама, то есть ты не родная ее дочь.

Тут мне в голову, как шибануло, аж в глазах потемнело. Как, говорю, такое может быть?

– Наберись терпения и слушай, пока у меня силы есть.

Стала я слушать, а она говорить.

– Мы с Аней с детства подружками были. Здоровьем она была слабая. Замуж так и не вышла, а мне повезло. Вышла я замуж за Петра своего, но счастье мое долго не продлилось. Забрали его на Финскую в 39-том году и все. Осталось я вдовой. Жили мы с Аней, как две сестры. Потом началась война. Оказались мы под немцами. Ты знаешь, Танечка, до войны в Клинцах жило много евреев. И в соседних городах тоже. В Новозыбкове, в Мглине, в Унече и Почепе. Немцы евреев, которые уйти не успели, убивать начали. Я такого ужаса насмотрелась, что до конца дней моих хватит. Некоторых из них не сразу убили, а в гетто согнали. Весной 42-го, в апреле, погнали немцы с полицаями оставшихся евреев из гетто на расстрел. Мы с Аней, как раз с рынка шли и увидели, как их ведут. Их к стадиону гнали, туда где памятник сейчас.

Стоим мы и другие женщины тоже стоят, а их гонят, бедных. Вдруг из их колонны выскочила женщина с младенцем. Кинулась к нам. Глаза от ужаса расширенные, лицо белое. Я, Танечка, ее лицо всю жизнь во сне вижу! Бросилась она к нам и младенца швырнула. Прямо Ане в руки. Полицай, как заорет:

– Жидовка, стой!

И выстрелил ей в спину. Тут такое началось. Крики, выстрелы. Мы с Аней бегом оттуда. Хорошо, что никто в этой неразберихе не заметил куда мы побежали. Вот этим младенцем ты и оказалась.