— Спасибо, — поблагодарил Яутжа не смотря на Верховного, а тот в свою очередь с удивлением посмотрел на Науда. Никогда ещё он не слышал слов благодарности от этой расы, а тут, за простую помощь, вдруг получил, — Правда, спасибо, — лунные глаза Око посмотрели на Верховного. Тет-а-тет даже поднял уши.

— Не за что, — ответил он как-то криво, отходя от шока.

— Нет, есть за что, Вы спасли мою самку, я благодарен Вам, — уважительно прострекотал Око, и наклонил голову.

— Что Вы, что Вы! Уважаемый Арбитр не должен так принижаться! Это меньшая плата, которую я мог дать за Вашу доброту в помощи моей расы.

— Вы заплатили даже больше, чем думаете, — на этом и замолчали они. Святой с неподдельным удивлением наблюдал, как страшный и грозный Яутжа слизывает собственные слёзы, — которые всё никак не уходили из-за страха, — и с дрожью сжимает руку хрупкой, маленькой Уманки. Тет-а-тет отошёл ещё на пару шагов, чтобы не мешать им, но вопросы: «Что произошло? Кто она такая? Почему Яутжа так трепетно к ней относиться? Какие у них отношения?» и далее, крутились в голове. Но он их отложил. Решил, лучше дождаться пробуждения маленькой самочки, что пропахла мускусным запахом Яутжа, и расспросить их обоих на столь любопытнейшую тему.

Комментарий к «Словно ковырнули нечто самое моё болезненное, что я бы не хотел никогда доставать из глубин моего сердца…»

Простите за депрессию в середине. Делала перерыв на чтение книги “Дни нашей жизни…” от Микиты Франко. И он действительно заставил меня прослезиться после главы “Нож и Цитрамон”.

Часть получилась небольшая, знаю.

Отвечу что…

Ну так получилось )

========== Случившегося, не воротишь. Сделанного, не исправишь. Сказанного, не изменишь… Запомненного, не забудешь… ==========

Комментарий к Случившегося, не воротишь. Сделанного, не исправишь. Сказанного, не изменишь… Запомненного, не забудешь…

Это будет грустно. Кто не хочет плакать, грустить, почувствовать неприятный осадок после прочитанного, пропускайте главу, не читайте.

Другим, кто решит всё же прочесть, вы узнаете тот случай в поезде, этот теракт, и её психическую травму. Откуда, так сказать, пошли корни.

А я пока писала, не знала, почему плачу. Наверно… Не всё равно на свою же героиню?

Я… Помню… Этот… День… Он сейчас так ясен… Перед моими глазами… Я его вижу. Он всегда был со мной, этот день, у самого сердца. И каждый день в После жизни я проживала его снова и снова, снова и снова. Никогда уже больше не вырвусь из этой петли. Заезженной плёнки старых видеокассет.

— Эмма, ну почему ты всегда так делаешь?! — кричал на меня папа, когда мы сидели на станции, в ожидании поезда. Клянусь, я уже не помню куда мы ехали, да и зачем. В тот день всё меня раздражало, я для чего хотела остаться в городе, никуда не ехать с родителями. Или в клуб договорилась пойти с друзьями, или поехать к парню? Я действительно не помню причин.

— Чё? — недовольно плюнула я этот вопрос ему в лицу. Он очень сердился. Ох… Боже… Этот привычный его прищур во время ссоры. Эти очки, которые вечно сползают на его пригорок носа… Папочка… Мне так его не хватает…

— Не «чё-кай» мне тут, — недовольно процедил он.

— Не приставай, Миш, — отдёрнула моя мама руку папы. Она грустно улыбнулась. Мамочка… Я так скучаю по этим ямочкам на углах её губ… Этот добрый взгляд… Мне так тебя не хватает, мама… Мама… — Не видишь, она и так не хочет уезжать.

— Она не должна себя так вести! — прикрикнул он сердито, — Мы ей неделю назад об этом сказали.

— А я неделю назад вам сказала, что никуда не поеду! Я уже взрослая! — возмутилась я тогда. Я бы всё отдала, чтобы вернутся в тот момент, и обнять их. Прижаться к ним, почувствовать их тепло, их запахи…

— Ничего не взрослая! Восемнадцать лет — ещё не взрослая! — отрезал меня папа, и я надула щёки, понимая, что смысла нет ругаться. Поэтому смиренно сидела на кресле рядом с ними, печатала в телефоне сообщение. Кому? Не помню. Писала: «Не смогу я сегодня!» и смайлики злые. Да это и не важно. Кому… Всё равно не стало того человека после теракта, или людей? Только бабушка пригрела, и через год умерла.

Дождавшись нашего поезда, папа вёл чемоданы, мама какие-то пакеты, я всё ругалась про себя, насколько же мой рюкзак был тяжёлый. Хех… Я бы отдала его Оку, чтобы он его понёс… А я его тогда не знала. Не знала и про инопланетные расы. Я никогда этим не интересовала, шутила, какие это выдумки. А оказалось не так, хах… Мы сели на наше место. Были ряды трёхместных кресел в вагоне, мы сели в самый конец. Я недовольно что-то сказала им, но не помню что. Надела наушники, включила группу Queen и смотрела в окно. Ждала, когда тронется поезд. А в них не так плохо… Смотреть, как быстро пролетают мимо красивые просторы Америки: леса, небольшие станции, маленькие города, поля и озёра.

— Эм, — позвал меня папа сквозь песню Another One Bites The Dust от той же группы, но я игнорировала, делая вид, что не слышу его, — Эмма! — пальцем потрогал он мою руку. Я сделала невозмутимый вид, снимая наушник.

— Что?! — спросила я низким голосом.

— Прячься, — прошептал он, и я только заметила, что в его взгляде читался страх, мама была в ужасе.

— Что? — переспросила я, бросая в омут всё своё недовольство и поддавалась легкой панике.

— Прячься, — он уже взглядом умолял, по маминому лицу прошла слеза, но она сидела смирно, словно её маленькую отчитывают, — Туда-туда! — приказал он мне, и тянул за руку вниз. Я медленно стала опускаться, думая, что за прикол? Но глядя на других пассажиров, они метались из стороны в сторону по вагону, галдели, из-за чего я не понимала ни одного слова. Произошли выстрелы. Беспокойные крики. У меня замёрзли руки, сжался ком в животе, я скорее-скорее стала лезть под сиденье кресла.

— Всем замереть! — крикнул чей-то мужской голос, а потом, оглушительные выстрелы. Все стали в панике кричать, но новые предупредительные выстрелы заставил всех молчать. Я смотрела на папу. Он смотрел на меня, не двигался, держал руку мамы. Я сжалась, подобрала к себе ноги, старалась исчезнуть, сделать себя мельче, мечтая, что это не с нами, всё в порядке, это юмор кондукторов такой… Я слышу… Мальчик плачет, а его мама пытается успокоить его, говорит, чтобы он вёл себя как можно тише.

Нелюди, террористы, стали проходить по местам, собирая деньги и ценности с пассажиров. Так они и подошли к нам.

— Деньги, старик, — приказал террорист, папа сидел молча, не двигался, смотрел на него, — Чё, плохо слышишь?

— Зачем вам это, ребята? Почему бы не жить спокойно? — папин голос даже не дрогнул, говорил вкрадчиво и понятно.

— Прикалываешься?! Деньги гони! — приказал он, я слышала щелчок, которые издаёт оружие. Я видела, как у папиного лица было вытянутое дуло автомата.

— Дорогой… — голос мамы дрожал, и хотелось плакать. А я и так тогда плакала, старалась молчать, сделать себя максимально тихой. Я наблюдала, как папина рука сжала мамину ладонь.

— Прекратите это, ничем хорошим для вас не закончиться, — продолжал папа упрямиться, он всегда таким был — упрямым. Годы службы служили ему хорошей психической подготовкой.

— Ты реально бесишь, старик, — дуло автомата уже прижалась к лбу папы. Я не выдержала, хотела вылезти, крикнуть «не трогай его!», но не успела.

— Я дам! Дам! — моя мама стала копошится в сумке. Вытащила все наличные, банковские карты, стала снимать с себя золотую цепочку. Чёрная рука террориста всё это брала. Тогда она казалась мне чёрной. Они все мне казались чёрными, словно демонами, омытыми в горячей асфальтовой смоле. Папа молчал, не дрогнул, прикрыв глаза. Он знал, что если что-то и скажет, всей его семье придёт конец.

— Это чё? — я застыла, меня схватили за ногу, вытащили на пол. Я заплаканными глазами смотрела на тройку чёрных людей, — У-у-у-у, кролик! — порадовался один из них. Он сжал мою руку, поднял, и боком я почувствовала, как ко мне прижимается дуло автомата. Я плакала, всхлипывала, смотрела на папу, губы дрожали, ничего не могла произнести.