Мавки - прекрасны, как любые создания Диавола, но оборачиваются чудовищами, стоит им заволочь свою жертву в воду. Зубы у них острые, что клыки дикого зверя, вцепятся в горло и разорвут на части.

- Матушка, могу я на Ивана Купала пойти костры жечь? - Катерина умоляюще смотрит на мать, но женщина хмурится, качает головой.

- Нельзя, ты ещё слишком мала. Как утащат тебя мавки - будешь знать! - добавляет веско, а, чтобы смягчить запрет, неловко гладит ладонью волосы Катерины, заплетенные в тугую косу. - Исполнится тебе пятнадцать, тогда и пойдешь на суженого венки по речке пускать.

Как будто в пятнадцать её мавки утащить не смогли бы! Впрочем, Катерина знает, что она умная, мавкам не попадется, в колдовские сети не угодит. А знать, кто суженым её будет, хочется, хоть еще и не вошла она в возраст замужества, но по дому уже справно суетится, пироги печет такие, что пальчики оближешь и ещё попросишь! Суженый уже Господом ей определен, почему же сейчас не узнать?

На деревню опускается темная ночь, и Катерина, дождавшись, пока мать с отцом да младшие братья-погодки уснут, слезает с лавки, подвязывает рубаху поясом и на цыпочках выбирается в сени, выскальзывает за дверь. Плут, их дворовый пес, вознамеривается было залаять, но, признав Катерину по запаху, издает только глухое ворчание и снова кладет на лапы ушастую голову.

На берегу реки весело - девки поют да венки плетут. Катерина смотрит на них восхищенно и думает, что ещё пара лет, и она сама такой станет, и будут юноши стучаться в их калитку да свататься. Ночь темная, но костры освещают её яркими всполохами, и никто на Катерину не обращает внимания. Только Ульяна ловит её за рукав:

- Ты что здесь делаешь, дурочка? - ахает, в сторону деревни толкает. - Быстро домой, а то уведут тебя хозяева леса, кикиморы разорвут, мавки защекочут!

Катерина смеется, вокруг костра хороводы водит вместе с деревенскими девушками, Ульяну из виду она теряет, но не расстраивается. Плетет венок и пускает его по реке, но его забрасывает на камень - не видать Катерине сватов в этом году. И настроение у девочки портится тут же, она фыркает - ну и пусть, всё равно замуж она выйдет! Костер трещит, пожирая хворост и ветки.

Венок её, на камне застрявший, вдруг соскальзывает в воду, и его несет волной прочь. Катерина замечает, бежит по берегу, трава щекочет босые ноги: только бы не завертело венок, не закрутило да к берегу не прибило. Лес вокруг сгущается, мрачнеет, но Катерина не замечает, что костры остались далеко позади.

В ветвях она слышит смех, должный быть звонким да беспечным, но замирает от его звучания. Он почему-то кажется ей зловещим. Оборачивается вокруг. Венок давно скрылся из виду, но Катерине уже всё равно. Она забрела далеко от деревни, и вокруг неё только шелест ночного ветра в листве да крики птиц. И смех. И шорохи жуткие. И лес, знакомый с детства, вдруг чудится враждебным, шепчущим “не отпущу, не отпущу, не отпущу”. Катерина пятится, босыми ногами по траве ступает и молится Господу. Пусть отведет от неё тварей нечистых, в лесах обитающих. Пяткой угождает в воду у берега, и чья-то холодная ладонь её за лодыжку хватает.

Катерина визжит, падает в холодные воды лесного озера, в которое речушка впадает. Десятки рук цепляются за её рубаху, за плечи, за волосы - рук ледяных, синих, с острыми ногтями, раздирающими кожу. Катерина брыкается и рвется на свободу, к воздуху, к кронам деревьев, но её утягивает на дно. И только венок болтается у берега, в конце концов прибиваясь к нему.

…Есть в лесу озеро, куда ходить нельзя ни за что - ни юноше, ни девице. Бабушка рассказывала, что в стародавние времена там жили мавки - утягивали других парней и девчонок на дно. Некоторые сами топились: от несчастной любви или вослед за красивой девушкой, что потом оборачивалась чудовищем с острыми клыками и до синевы бледной кожей. В сказки Дарья не верит - шестнадцать лет, как-никак, и последний год на бабулином хуторе. Потом - одиннадцатый класс, экзамены, поступление.

Мавки, скажет тоже.

Даша плавать любит сильнее даже, чем бабушкины вареники с картошкой, а, как назло, на хуторе только речка да то лесное озеро, к которому в детстве бабушка ходить запрещала. Но теперь-то Даше не шесть лет, и что с ней может вообще случиться на озере? Это даже не Черное море!

Течение речки приводит её, куда она и планировала попасть. Лес вокруг невероятно густой, и кроны деревьев устремляются прямо в яркое небо. Даша жмурится, глядя на сияющую озерную гладь.

В ветвях деревьев раздается мелодичный смех.

========== Шепот на чердаке ==========

Комментарий к Шепот на чердаке

Aesthetic:

https://sun9-7.userapi.com/c855424/v855424503/108726/iCUxUyp3OvI.jpg

Тори не в восторге от своего имени: вообще-то он — Виктор, но родители упорно звали его, как девчонку. Он упрямо не откликается, когда, на заправке в новом городе, мама кричит, чтобы он прихватил в магазине пару сендвичей. Будто мать и не к нему обращается. Отец, оплачивающий бензин, бросает на Тори предупреждающий взгляд, но тот лишь прибавляет музыку на телефона погромче. Хэви-метал бухает прямо в уши, но даже сейчас ему кажется, будто ударные отбивают ритм его дурацкого имени.

То-ри. Он даже сам не может от него отделаться. Виктор из него хреновый.

Музыка для Тори — вечный спутник. Она помогает справляться с проблемами и заглушить вопли вечно ссорящихся родителей. Она отдаляет от Тори одноклассников, с которыми он не хочет общаться. И, хотя с сентября ему предстоит отправиться в новую школу — уже не в Нью-Йорке, но в небольшом городке штата Иллинойс, — Тори не думает, что общение со сверстниками сложится как-то иначе.

Когда они приезжают в новый дом, слепо глядящий на них тёмными окнами, Тори успевает прослушать один из старых альбомов IRON MAIDEN уже раза четыре. Мать ворчит, что грузчики, что должны доставить мебель, опаздывают. Отец щурится на серое небо Иллинойса. Тори подхватывает сумки со своими вещами и тащится по лестнице наверх, выбирать комнату.

С чердака свисает лестница. Тори задирает голову, смотрит на темный провал чердачного люка. Какого черта предыдущие хозяева не закрыли его? Или крышка настолько слабая, что лестница сорвалась вниз сама собой? Тори проводит ладонью по шее, задевая повязку, скрывающую свежую татуировку: он сделал её, как только ему в июне исполнилось восемнадцать. Копил всё чертово лето, работая в кофейне. Мать орала так, что в их нью-йоркской квартире едва штукатурка с потолка не сыпалась, но толку-то с воплей? Татуировка — вот она.

Дом вовсе не так хорош, как предкам расписывала риелтор, но у них нет особого выбора. Из Хейвенфилда, штат Иллинойс, кажется, никто не уезжает и дома не продает, такой там рынок недвижимости — что твое стоячее болото. Наверху всего три спальни; Тори выбирает ту, окна которой выходят на лес, а не на дома через улицу. Сбрасывает сумки на пол и хмурится, замечая след на обоях в форме креста. Ничего удивительного, конечно — бывшие хозяева могли быть религиозной семьей. Но что-то в светлой отметине на обоях Тори смущает и беспокоит, до свербения за ребрами. Он вспоминает фразу на биллборде, мимо которой они въезжали в город.

«Урожай собран, лето закончилось, а мы всё ещё не спасены»

Похоже, тут в принципе живут религиозные люди. Херня.

Грузчики приезжают через полчаса — останавливались перекусить в придорожном кафе — и дом наполняется хлопаньем дверей, тасканием мебели и громкими указаниями матери. Всё это заканчивается лишь к одиннадцати вечера, зато у Виктора в спальне теперь стоит его старая кровать, а коллекция дисков лежит в коробках, дожидаясь, пока её разберут. Родители возятся в своей спальне напротив комнаты Тори, затем выключают свет.

«Помоги мне…»

Тори подскакивает на постели, садится, проводя ладонью по светлым, взъерошенным со сна волосам. Вглядывается в темноту спальни, из которой выступают контуры привезенной мебели и неразобранные коробки с вещами. Никого. Только он не сумасшедший и не идиот, и голос он слышал, как сейчас слышит собственное сбитое дыхание.