Когда Пий VII под звон главного колокола собора вышел из кареты и направился к соборным вратам, его свита, вываливаясь из своих карет, потянулась за ним, и все вокруг могли подивиться ее многолюдью и пышности: подсчитано, что папу сопровождали 5 кардиналов, 4 епископа, 2 римских князя и 97 прелатов, камергеров, секретарей.
Наполеон со своей свитой должен был прибыть в Нотр-Дам к 11 часам. С утра он нервничал, облачаясь в непривычно роскошный и, как ему казалось, очень неудобный наряд. Пока Констан помогал ему одеться, он «прибегал к риторике и проклятиям в адрес вышивальщиков, портных и поставщиков»[21]. Его можно было понять, учитывая, что он надел на себя с помощью камердинера шелковые чулки с золотой вышивкой, шнурованные туфли с позолотой, бриллиантовые пряжки и пуговицы на подвязках, сверкавший от золота и драгоценных камней жилет, плащ с двойной бриллиантовой застежкой и, наконец, мантию с поясом из бриллиантов. Не зря, вернувшись после коронации в Тюильри и сбросив с себя весь этот «шик-блеск», он скажет Констану: «Ну, наконец, я смогу дышать». «Без сомнения, он чувствовал себя гораздо лучше в дни сражений», – подумал тогда Констан[22].
Зато парижане взирали на торжественный выезд императора из Тюильри к собору Нотр-Дам с неописуемым восторгом. Надо признать, зрелище было диковинным и красочным. Впереди гарцевал конный эскорт, во главе которого рисовался, салютуя народу обнаженной саблей, весь разодетый в шелка и бархат зять императора, комендант Парижа Иоахим Мюрат. За ним следовала императорская карета, запряженная восьмеркой на редкость красивых лошадей в сверкающих сбруях и чепраках. Карету украшал золотой герб – «орел в полете». На бархатных подушках передней скамьи лицом к Наполеону и Жозефине сидели братья императора – Жозеф и Людовик. За императорской каретой спешил длинный ряд из 25 свитских карет, в которые были впряжены 152 лошади. На дверцах карет блестели орлы и пчелы всех цветов радуги. Все это двигалось под перезвон колоколов со всех церквей Парижа, под залпы артиллерийского салюта и гром музыкального сопровождения. «Я никогда, ни раньше, ни позже, – вспоминал Констан, – не слышал такой впечатляющей музыки: два оркестра с четырьмя хорами, более трехсот музыкантов; множество военных оркестров, игравших героические марши»[23].
Наполеон в те минуты, судя по всему, чувствовал себя, как обычно, спокойным перед ликующими толпами народа. Но Жозефина едва ли могла успокоиться при мысли о том, что она пережила в последние дни и что еще предстояло ей пережить в ближайшие часы. Ее мучило скандальное «дело о шлейфе». Три сестры Наполеона давно ненавидели Жозефину, завидуя ней, а теперь, в преддверии ее коронации, боялись еще ниже «опуститься» в сравнении с нею. Поскольку брат Наполеона Людовик, как коннетабль, был возведен в достоинство «императорского принца», его жена Гортензия (дочь Жозефины!) стала принцессой. Этого сестры императора стерпеть не могли. Все три – Каролина, Элиза и Полина – закатили брату истерику: «Гортензия – принцесса, а мы – никто?!» Император осадил их фразой, которая, по мнению Эмиля Людвига, «достойна войти в сборник всемирного юмора: “Слушая вас, можно подумать, что Его Величество наш покойный отец оставил нам империю и корону!”»[24]. Сестры угомонились, но ненадолго: случилось «дело о шлейфе».
В момент коронации Жозефины полагалось кому-то из наиболее высокопоставленных дам нести шлейф ее 22-метровой бархатной мантии, расшитой золотыми пчелками. Наполеон поручил эту деликатную миссию своим сестрам. Они, все три, вновь взбунтовались: «Такая обязанность – не для порядочных женщин!» На этот раз император был так разгневан, каким его сестры никогда не видели. «Либо шлейф, либо ссылка!» – заорал он на них[25]. Теперь, уже на пути в Нотр-Дам, Жозефина не могла скрыть от императора своего беспокойства: а вдруг его сестры намеренно или случайно уронят ее шлейф? – ведь она может упасть! Наполеон ее успокоил: оказалось, он уже отрядил в помощь своим сестрам трех камергеров, которые все сделают, как надо, и ничего не уронят.
Часть пути от Тюильри до Нотр-Дам императорский кортеж проследовал по улице Сен-Никез – той самой, где 24 декабря 1800 г. Наполеон и Жозефина едва не стали жертвами взрыва адской машины роялистов. Удивительный факт: теперь восьмеркой лошадей императорской кареты управлял тот самый кучер (по имени Цезарь!), который тогда промчал карету первого консула мимо бомбозаряда за считаные секунды до взрыва.
Тем временем у Нотр-Дам собрались уже несметные толпы простонародья. Часть из них спозаранку прорвалась внутрь храма, чтобы лицезреть своего идола в момент коронации. Я говорю «прорвалась», поскольку многолюдная стража сдерживала у дверей храма напор зевак, ограничивая их проникновение в храм. Но читатель должен иметь в виду, что Наполеон заранее распорядился сделать обряд его коронации публичным – по контрасту с коронацией Людовика XVI, когда публику допустили в храм только после коронования. Как бы то ни было, к началу коронации Наполеона Нотр-Дам заполнили, по данным очевидцев, примерно восемь тысяч человек.
Наполеон и Жозефина вошли в собор около полудня. При появлении императорской четы все присутствующие встали с возгласами «Да здравствует император!». Два оркестра грянули военный марш, который потом уже не смолкал, повторяясь снова и снова, пока не началась торжественная литургия. Пий VII под музыку благодарственного молебна, сочиненного Джованни Паизиелло, благословил императорскую державу (золотой шар с крестом как символ монаршей власти), скипетр, жезл правосудия, шпагу, два кольца Наполеона и Жозефины, обе их короны и мантии. Затем Наполеон поднялся к алтарю, где стоял, словно изваяние, маршал Келлерман, держа перед собой бархатную подушку. На подушке сияла золотая корона. Наполеон взял ее и без всякой патетики, как-то уж очень просто, надел («нахлобучил», как выражаются иные историки) на себя. Тем самым он подчеркнул, что не желает принимать корону из чьих бы то ни было рук, кроме собственных, и не обязан ею никому, кроме себя самого.
Восемь тысяч собравшихся в храме гражданских, военных и духовных вельмож, иностранных послов, корифеев науки, литературы, искусства и простолюдинов в тот момент ликовали. Но для Наполеона еще важнее был следующий шаг. Он повернулся к Жозефине…
Женщин во Франции не короновали с 1594 г., когда была коронована вместе с королем Генрихом IV его жена, знаменитая Мария Медичи (1573–1643 гг.), мать следующего короля Людовика XIII. Теперь Наполеон решил подчеркнуть роль Жозефины как вдохновительницы его славы и внес в церемониал коронации новый момент: Жозефина должна разделить с ним императорские почести и стать с благословения папы римского первой в истории Франции императрицей.
Когда Жозефина шла к алтарю, где ждал ее Наполеон, шлейф ее мантии несли сестры императора и три камергера. Хотя Каролина, Элиза и Полина делали это, по выражению А. Кастело, «как можно хуже», камергеры не позволили им что-либо испортить или уронить. И вот он – миг, запечатленный на грандиозном полотне великого Давида! Жозефина опустилась перед императором на колени. Он взял приготовленную для нее другую корону, высоко поднял ее и, после многозначительной паузы, очень нежно возложил на голову Жозефине, стараясь не помять ее прелестно завитые волосы. Очевидица этой сцены, будущая герцогиня Лаура д’Абрантес, вспоминала: «У императрицы Жозефины особенно пленительна была не только изящность ее талии, но и поступь ее <…>. В ней были величие и прелесть <…>. Она была хороша во всем для роли императрицы, хотя никогда не училась играть ее». По словам герцогини, Наполеон «с видимым удовольствием» долго поправлял корону на голове Жозефины, как бы кокетничая с ней[26]. Она же смотрела на него глазами, полными благодарности, любви и… слез.
