***

После ухода учителя юноши разобрали принесенные с собой табуретки и стали устраиваться каждый у выбранной фрески. Все подручные материалы лежали в большом плоском блюде, откуда каждый мог брать то, что ему необходимо. Часть учеников уселась, часть осталась стоять, поставив ногу на скамечку для молящихся и положив на колено альбом. Все начали работу, кроме Торриджано.

В него сегодня будто вселился бес.

Высокий, стройный и красивый, юноша отличался надменным характером, быстро выходил из себя и становился агрессивным. Он выказывал особенное расположение тем из товарищей, кто слабее его разбирался в сложных заданиях и не умел превзойти его в мастерстве. Их он защищал, если сиюминутная защита казалась ему выгодной. Тех же, в ком чувствовались упорство и прилежание, он старался при любом удобном случае задеть обидным словом. Те из молодых людей, кто пытался ему возразить или защитить себя, нередко получали тумака. Впрочем, нужно отдать должное – Торриджано мог работать долго и терпеливо, да и силы ему было не занимать. Любимых материалов будущий скульптор выбрал два: кроме камня это оказалась глина. Из под его рук выходили красивые фигуры и композиции, заслужившие похвалы учителя. Каждая похвала вызывала у юноши огромное чувство гордости, на похвалы же другим ученикам он реагировал очень чутко и болезненно. Сложный, но такой предсказуемый характер.

Зависть уютно прилепилась к теплому боку Торриджано.

С приходом в группу пятнадцатилетнего Микеланджело, Торриджано с первой минуты стал присматриваться к нему, чтобы понять, к какому разряду товарищей причислить незнакомца. Через короткое время неприятное подозрение закралось в душу: новый ученик вполне может стать конкурентом. Ненависть захватила Торриджано в свои жесткие объятия. Его стала раздражать в Микеланджело любая мелочь. Не нравился его маленький рост и хрупкое телосложение. Торриджано неприятно удивляла упрямость в работе нового ученика. Заставляла сжимать зубы его прилежность в получении знаний и трудолюбие в выполнении заданий. У него вызывало головную боль то, что новичок тайком по ночам и праздникам рисовал у себя дома, вместо того, чтобы спать досыта, веселиться и пить вино с друзьями.

Но особенно задевало Торриджано то, что Микеланджело часто задирался сам, никогда не показывал страха, а на грубость отвечал грубостью. Особенную неприязнь вызывало то, что новый ученик время от времени осмеливался критиковать работы великих мастеров, которые копировала группа. Такое высокомерие поневоле заставляло чесаться кулаки.

Торриджано не мог понять, почему работы Микеланджело оказываются самыми лучшими в группе, ведь тот проводит ночи без сна и даже по праздникам не отдыхает. Простая мысль, что чем прилежнее работать, тем быстрее придет мастерство, как-то не приходила в красивую голову завистливого ученика.

За прилежанием и новыми идеями Микеланджело внимательно наблюдал не только его товарищ по Школе, но и Лоренцо ди Пьеро де Медичи, владелец Сада Медичи и основатель Школы скульпторов. После того, как юный художник за три дня смог высечь из мрамора голову старого фавна, чем совершенно очаровал Лоренцо де Медичи, тот пригласил подростка жить у себя во дворце. Явное благоволение правителя Флорентийской Республики к младшему ученику Школы скульпторов явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения Торриджано.

«Не может быть, чтобы меня, умного, красивого и талантливого, Лоренцо Великолепный предпочел недоросшему выскочке. Неужели господин не знает, что у Микеланджело совершенно несносный и необщительный характер? Знал бы он, что его любимчик по ночам не спит, а сидит над своими рисунками, а это уже похоже на колдовство. Нельзя, нельзя выбирать любимчиков, если они не заслужили этого…»

Злые мысли неудовлетворенной зависти бродили и спотыкались, как пьяница после обильного возлияния, в голове Торриджано. Они кипели, сжимали голову железным обручем ревности и заставляли душу трепетать от переполнявших ее неуправляемых чувств…

Ученики, расположившиеся в капелле Бранкаччи, давно приступили к заданию, данным учителем и усердно копировали каждый свою тему. Только Торриджано, зло отпихнув табуретку ногой, скрестил руки на груди и уставился на мраморную загородку перед входом в капеллу. Ему совсем не понравилось последнее замечание учителя, сделанное при всех. Обиду он не собирался терпеть даже от старого учителя.

Настроение было испорчено, работать не хотелось, на душе скребли кошки.

Наконец, чтобы хоть как-то ослабить внутреннее напряжение и выпустить пар, он беспечным шагом направился к товарищам. Подойдя к сидящему с краю Джулиано Буджардини, заглянул к нему через плечо.

– Наш тихоня Джулиано выбрал копировать папский престол! Хм, интересно! Ты наверняка сам хотел бы посидеть на нем, да? Давай-давай, старайся, может быть тебя после этого тоже отметит наш покровитель и пригласит облизать маленькую ложку после десерта.

Как бы нечаянно Торриджано подтолкнул бедром локоть сидящего товарища и испортил тщательно выписываемую им деталь. Быстро отвернувшись, будто ничего не произошло, задира прошел дальше к соседу. Одного взгляда на пустой лист, лежащий на дощечке хватило, чтобы увидеть еще не начатую работу. Удовлетворенно хмыкнув, он отправился дальше. Торриджано подошел к Лоренцо ди Креди, но обижать или критиковать довольно сильного молодого мужчину открыто не решился. Достаточно громко, чтобы каждый смог расслышать его слова, он процедил сквозь зубы:

– Возможно, ты тоже когда-нибудь станешь таким же великолепным, как наш любимый Мазаччо, как знать. Учитель всегда хвалит твои работы.

Все эти телодвижения, замечания и откровенные издевки оставляли после себя неприятный осадок, но пока никто не решался одернуть забияку. Франческо Граначчи, догадывающийся, чем вызвано недовольство Торриджано, решил попробовать остановить надвигающийся скандал. Он снял с колен дощечку с листом, на котором рисовал, прижал к бедру и сказал примирительным тоном:

– Ну что ты ко всем цепляешься? Лучше принимайся за работу. Завтра с утра учитель проверит наши рисунки и будет недоволен тобой. Нельзя специально нарываться на неодобрение учителя. Ты же слышал, он тебе предупредил в последний раз.

– Кто это здесь выступает? А-а-а, Франческо, лучший друг любимчика нашего патрона Лоренцо. Может быть, твой Микеланджело приносит тебе по дружбе объедки со стола Медичи? Они, наверное, очень вкусные, с кусочками мяса, да и вино не такое кислое, как нам подают.

– Оставь в покое Франческо, – раздалось из глубины капеллы. Микеланджело оторвался от рисунка и поднял голову. – Если хочешь оскорбить меня, то обращайся напрямую. Зачем впутывать сюда остальных?

– Микеле, успокойся, – привстал с табуретки Граначчи. – Никто не хотел тебя задеть или обидеть.

– Сядь, Микеле, а то от обиды лопнешь, – передразнил Торриджано писклявым голосом и добавил, обращаясь к Буонаротти: – Тебе наверняка живется неплохо в имении нашего покровителя? Скажи, чем особенным обратил ты на себя внимание Лоренцо Великолепного? Может быть, по ночам ты расписываешь цветочками его ночной горшок? А, может быть, ты особо красиво вылизываешь тарелку после еды? Ты ведь рисуешь намного хуже меня, так почему вдруг такая честь?

Пока Торриджано произносил задиристую речь, явно показывающую, как у него чешутся кулаки, Франческо Граначчи с тревогой смотрел в сторону друга.

Тот, сидя на табурете, сделался бледным.

Его руки с такой силой сжимали дощечку для рисования, что костяшки пальцев сравнились по цвету с лицом. С последними словами обидчика Микеланджело стал медленно подниматься с табуретки, явно намереваясь ответить на оскорбление. Франческо, зная наверняка, что более сильный, крепкий и высокий Торриджано может изувечить друга, попытался встать между ними.

– Послушайте, сейчас кто-нибудь зайдет в церковь. Они увидят и услышат вашу ругань, а браниться в Храме Божьем не пристало. Если же о ссоре узнает учитель, не сносить нам всем головы. Успокойся, Торриджано, давайте дальше работать, солнце скоро сядет. Микеле, посмотри, что-то у меня голова на рисунке не получается…