© Иван Оченков, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Что представляет себе простой обыватель, услышав слово «пустыня»? Ровную как стол местность, сплошь засыпанную песком и лишенную признаков какой-либо растительности. Караван величественных верблюдов, гордо шагающих от одного оазиса до другого. И жару. В последнем они, впрочем, совершенно не ошибаются. Жара стоит до того страшная, что когда столбик ртутного термометра у доктора Студитского опускается ниже сорока градусов по Цельсию, кажется, что уже почти прохладно. Сам Владимир Андреевич Студитский был еще молод, здоров и переносил тяготы походной жизни с поистине стоической выдержкой. В Ахал-Текинскую экспедицию он отправился добровольно и совершенно об этом не жалел. Кроме разве что одного. Ему до сих пор не удалось побывать в деле, иначе говоря, в бою.

Несмотря на принадлежность к одной из самых миролюбивых и гуманных профессий, он просто рвался поучаствовать в какой-либо заварухе. К слову, это далеко не первая его война. Окончив в 1875 году медицинский факультет Петербургского университета, он отправился в Черногорию, затем Сербию, принимал участие в последней русско-турецкой кампании, спас на операционном столе множество жизней, собрал богатейший материал о способах лечения огнестрельных ран и ожогов. И, несмотря на столь большой для человека его лет опыт, и не подумал успокаиваться на достигнутом, и при первой же возможности ввязался в новую авантюру, присоединившись к экспедиции в Геок-Тепе.

С Михаилом Дмитриевичем Скобелевым его связывала давняя дружба, но несмотря, а возможно и благодаря этому, он пока не получил никакого назначения, оставаясь при штабе генерала кем-то вроде врача для особых поручений. Во всяком случае, так его иной раз называли отрядные острословы.

– В-ваше благородие, – появился перед доктором запыхавшийся солдат-посыльный и остановился, с трудом переводя дух.

– Что тебе, братец? – с приветливой улыбкой отозвался врач.

– Так что, их превосходительство просют вас поскорее прийтить, – прохрипел тот, вытирая пот с разгоряченного лба.

– Сейчас буду, – кивнул Студитский и зашел в палатку, чтобы привести себя хотя бы в относительный порядок и надеть сюртук.

Одеваясь, он по привычке окинул взглядом свое походное жилище и на мгновение нахмурился. Крышка сундука оказалась неплотно закрыта, что для немного педантичного доктора было совершенно не типично. Откинув ее в сторону, молодой человек покачал головой и, набрав в легкие побольше воздуха, закричал:

– Трифон!

– Я здесь, вашбродь! – материализовался перед ним денщик – нескладный солдат из нестроевых.

– Ты что же это, опять брал мои вещи?

– Как можно-с! – оскорбился тот.

– Как обычно-с! – передразнил его врач. – Говори, каналья, где теперь мои аптекарские весы?

– Не могу знать.

– А вот я могу!

– Конечно, можете, они ить ваши!

– Мерзавец, ты опять отдал их этому несносному моряку? Ты хоть понимаешь, что они предназначены для взвешивания лекарственных препаратов? Что от их верности, быть может, зависит чья-нибудь жизнь?

– Понима… то есть никак нет, вашбродие, – помотал головой Трифон. – Как есть не брал!

– Ты что, пьян?

– Нет.

– Дыхни!

Денщик с видом христианского мученика перед Нероном поднял вверх глаза и изобразил легкий выдох, в котором явственно присутствовали пары сивушных масел.

– Напраслину возводите, вашбродь! – горестно заявила жертва произвола. – Уж сколько недель не то чтобы не пил, а и не видел…

– Нет, это невыносимо, – возмутился столь вопиющей наглости доктор. – Вот сейчас пойду к Скобелеву и потребую, чтобы тебя перевели в роту к стрелкам. Там тебе быстро объяснят, что брать чужое нехорошо!

– Да что вы, барин, – испугался денщик, совершенно не ожидавший от обычно доброго, мягкого и деликатного врача подобной решительности. – Нешто у их превосходительства иных дел нет, как только мной, горемычным, заниматься. Да вы посмотрите лучше, ить все ваши вещички в целости и сохранности! А ежели крышка не так закрыта, так это я, пыль когда протирал, ненароком задел. Ить ваше благородие не раз говорило, что чистота должна быть, вот я и расстарался, значит…

– Значит, пыль протирал? – демонстративно провел пальцем по крышке сундука Студитский.

– Так ить пустыня, песок кругом, – развел руками поборник чистоты. – Рази убережешься?

– Прочь с глаз моих! – не выдержал врач. – Вернусь, поговорим.

– Как прикажете, а я вам к тому времени ужин спроворю! – с угодливой улыбкой провожал врача денщик, а как только тот удалился на достаточное расстояние, добавил сварливо: – Нашли из-за чего шум поднимать, вон у саперов давеча десять фунтов динамиту пропало, и то ничего… а тут шуму-то, шуму… Тьфу!

Генерал-адъютант Скобелев со своим штабом располагался в большой кибитке, разбитой в центре лагеря. От жилищ большинства штаб- и обер-офицеров она отличалась лишь размерами и караулом из осетинского горского дивизиона. Командовавший караулом урядник Абадзиев хорошо знал Студитского и потому пропустил без проволочек.

– У меня к тебе дело, – без обиняков начал генерал, заметив давнего приятеля.

– Рад быть полезен вашему превосходительству…

– Оставь эти церемонии, не до них теперь.

– Слушаюсь.

– Ты слышал о недавнем нападении на курьеров?

– Третьего дня у Бендессенского перевала?

– Именно.

– Да. Кажется, там погиб казак, а сопровождавшие его джигиты сумели ускакать.

– Все так, но есть некоторые сомнения в правдивости показаний этих самых джигитов.

– Чем я могу помочь?

– Нужно провести вскрытие и извлечь пулю из покойного казака. Полагаю, ты сможешь определить, с какого расстояния и из какого оружия она выпущена?

– Думаю, да.

– Отлично. Из Бами в Ходжам-Калу завтра выступает рота Самурского полка. Поедешь с ними.

– С пехотой! – наморщил нос Студитский. – Эдак мы неделю добираться будем.

– Зато целы останетесь, – парировал генерал.

– Нельзя ли с казаками?

– Да ты ведь непременно встрянешь в какую-нибудь авантюру.

– Помилуй, Михаил Дмитриевич! Какая же там может статься авантюра? Если на казака напали текинцы, их уже и след простыл, а если подозрения в адрес джигитов не беспочвенны, так их там и вовсе не было! Ей-богу, дай мне несколько казаков, и тогда я за день обернусь туда и назад с результатами вскрытия.

– Ты уверен?

– Ручаюсь тебе.

– Ну, хорошо, я прикажу послать с тобой конных охотников.

Охотниками оказались десять казаков Таманского полка во главе с урядником бароном фон Левенштерном. Последний был личностью весьма примечательной, чтобы не сказать анекдотической. Богатый помещик родом из Курляндии, он получил прекрасное образование в Геттингенском университете. Единственным его изъяном являлось плохое знание русской словесности вообще и речи в частности. К несчастью, экзамен на офицерский чин в Российской императорской армии следовало сдавать именно по-русски, а потому барон до сих пор числился в нижних чинах. Между тем он успел поучаствовать в войне на Балканах, сумел отличиться в боях, но заветных эполет так и не добился. Употреби он половину приложенных им усилий на изучение языка Пушкина и Лермонтова, он давно бы стал офицером, но барон, помимо всего прочего, «славился» своим совершенно ослиным упрямством.

Единственными людьми, достойными уважения, в его понимании считались немцы, причем не все подряд, а имевшие перед своей фамилией приставку фон, а еще лучше титул барона или графа. В общем, изучать речь восточных варваров он полагал ниже своего достоинства и продолжал тянуть лямку. При всем при этом германском снобизме Левенштерн являлся в сущности славным малым и хорошим товарищем. Во всяком случае, многие из близко знавших его офицеров отзывались о нем именно так.

Еще одним участником экспедиции неожиданно оказался моряк по фамилии Будищев, носивший непривычное для пехоты звание кондуктор. Каким образом его занесло в самое сердце пустыни, никто достоверно не знал. Ходили лишь слухи, что он приписан к морской батарее, но последняя вроде бы только что прибыла в Чигишляр и лишь готовилась к переходу в Бами. Как и барон, он в качестве нижнего чина участвовал в русско-турецкой войне, о чем свидетельствовали медаль и полный георгиевский бант на его груди. И, по всей видимости, так же как фон Левенштерн, участвовал в походе в надежде стать офицером.