— Одна из мам.

Джия произносит эту ложь молниеносно, ни минуты не задумываясь над тем, что, возможно, было бы лучше сказать правду. Во времена детства Джии Марин всегда знала, когда та лжет: дочь начинала притоптывать левой ногой. Сначала это можно быть принять за случайность, но такое повторялось все чаще, если Джия лгала. Осознав, что не в состоянии справиться с этим, Джия стала класть правую ногу на левую, надеясь скрыть нервозность.

С годами ей удалось преодолеть эту привычку и почти полностью отделаться от нее. И какое-то время Марин не замечала за ней подобного. Она решила, что у дочери больше нет причин лгать, но сейчас поняла, что Джия просто научилась лгать лучше.

— Хорошо, — произносит Марин, обращаясь одновременно и к мужу, и к дочери. — Знаешь, я почти забыла, — продолжает она, не давая Джии уйти, — когда я привезла тебе сегодня учебник, твоя директриса отвела меня в сторонку и сказала, что по закону должна связаться с службой защиты детей, если ребенка подвергают побоям.

— Что? — Радж нервно сглатывает слюну, а его рот вытягивается в тонкую линию.

Джия широко открывает глаза.

— Меня не подвергали побоям, — шепчет она. — Ты не сказала ей об этом?

— Я не могла ей ничего сказать, потому что ты не говоришь нам, что случилось, — спокойно произносит Марин, не желая смягчаться при виде бледного лица дочери. — Вскоре с нами свяжется социальный работник. Он придет к нам домой, чтобы выяснить ситуацию.

— Что это значит? — со страхом спрашивает Джия.

— Это значит, что если они решат, что твой отец или я виноваты в твоих синяках, то тебя заберут у нас и отправят в приют.

Марин в какой-то мере радует ужас на лице Джии. Возможно, теперь она поймет, в каком аду они живут. Марин уверена, что единственная вещь, которую ее дочь всегда считала само собой разумеющейся, — это комфорт повседневной жизни. Мысль о том, что может быть иначе, выбивает почву у нее из-под ног.

— Но это неправда, — Джия напрягается и замыкается в себе. Она обхватывает плечи руками. — Мы с друзьями играем в такую игру. Она дурацкая, — Джия смотрит на Марин, а та слушает очень внимательно. — Я знала, что вы будете ругаться, если я расскажу, вот и не рассказывала.

— Что? — Радж переводит взгляд с Марин на Джию. Голос его звенит от гнева, когда он спрашивает: — В какую еще, черт побери, игру?

— Мы бьем друг друга, чтобы узнать, кто из нас выносливей. Выигрывает тот, кто запросит пощады последним.

— С какими друзьями? — спрашивает Марин, пристально глядя на Джию. У нее возникает мысль об Эмбер, но она отбрасывает ее. В этой девочке все еще чувствуется невинность — то, чего у Джии уже нет.

— А какое это имеет значение? — отвечает Джия вопросом на вопрос.

— Кто придумал эту игру? — вмешивается в разговор Радж, посылая Марин предостерегающий взгляд.

— Ну ребята придумали. Для забавы, — Джия поворачивается к Марин и просит ее: — Ты можешь сказать об этом им? Социальным работникам?

— А ты говоришь нам правду? — спрашивает Марин. Она читала о тинейджерах, которые увечат сами себя — режут, душат, может быть, и бьют. Она в ярости на Джию за ее участие в подобных глупостях, и тон ее становится едким: — Или это еще одна ложь?

— Я говорю правду, — произносит Джия. — Честное слово.

* * *

Наступила ночь. В окно кабинета Марин можно увидеть звезды на небе. Она лежит на диване и не двигается уже битый час — с момента признания дочери. Они предоставили уборку домработнице, а Джия ушла наверх заниматься. Марин ничего не сказала Раджу об Адаме, и дочь поблагодарила ее взглядом, когда желала им спокойной ночи.

Марин проигрывает в голове события дня. Она знает всех старых подруг Джии. Все они — девочки из приличных семей. Как и Джия, поправляет себя Марин. Мысленно перебирая их имена, она пытается представить себе, кто из них мог принять участие в такой игре, и вычеркивает одну за другой из списка.

В голове, словно шорох опавших листьев, шевелится воспоминание об Адаме, о его руке в руке Джии. Он не отошел от нее в школе, он крепко держал ее за руку. Его взгляд напомнил Марин тот, который она запомнила с детства: взгляд человека, уверенного в том, что ты принадлежишь ему и он может делать с тобой все, что хочет. Марин вспоминает, как легко Джия лгала о нем, как она вошла в его дом, как они пробыли там вдвоем несколько часов. Она думает об их взаимоотношениях, об их тщательно оберегаемой тайне. Мысли начинают кружиться у нее в голове — и все они ведут к неизбежному выводу: Джия лжет не ради себя, она лжет ради Адама.

Ее начинает тошнить. Она успевает в ванную как раз вовремя. Ее рвет, пока в желудке ничего не остается. Холодный пот стекает по липу, а тело содрогается от конвульсий. Она прислоняется спиной к кафельной стене и хватается рукой за край унитаза. Марин уверена: именно он истязает Джию. Она не сомневается, что он не единожды поднимал руку на ее дочь. Как и почему — теперь уже не важно. Важно то, что Марин собирается его уничтожить. Она порвет его на клочки за то, что он посмел обидеть ее девочку. И только тогда она сможет обезопасить Джию так, как могла обезопасить себя.

Триша

В ночь перед свадьбой Марин лампочка мигает, электричество шипит, стрекочут сверчки. Три сестры стоят рядом, плечом к плечу. Рани, как хрупкий барьер, стоит между Брентом и девочками.

После дождя летний вечерний воздух прохладен. Брент сражается с замком и ругается на гуджарати^[16], потому что тот не поддается.

— Ты смазывала его ВД-40^[17], как я тебе говорил? — спрашивает он у Рани.

— Да, — лжет Рани. Среди множества предсвадебных хлопот она совсем забыла об этом.

— Он не работает, — Брент налегает на ключ и колотит кулаком по двери.

— От дождя дерево всегда разбухает. Давай я попробую, — она надеется успокоить его.

— Ты что, думаешь, ты сильнее меня? — Брент смеется — только он один. — Дура.

Девочки стоят молча. Он то пытается открыть дверь ключом, то стучит по ней кулаком. Капают редкие капли дождя, а потом начинается настоящий ливень. Рани и девочки поднимают покрывала своих сари, чтобы защитить головы.

— Наконец-то, — раздается щелчок, и дверь открывается. Брент входит в дом первым. Девочки, не торопясь, снимают туфли-лодочки в прихожей. Они еще возбуждены танцами и общением с друзьями в индийской общине.

— Девочки, переоденьтесь, сложите свои вещи и принесите их мне. Я положу их обратно в чемодан, — торопит Рани. Сари сшиты из шелка, подаренного ей на свадьбу. Брент заказал их портному через несколько недель после свадьбы. Приятное воспоминание о тех временах, когда его сердце еще было добрым.

— Я хочу лечь спать в моем сари, — заявляет Триша. Она восхищена его переливающимися цветами.

— Нет, бети, — уговаривает ее Рани. — Это особенные сари, они предназначены только для свадеб. Когда придет твое время, ты сможешь выбрать, какое тебе понравится.

— Я хочу вот это.

Триша танцует и кружится по всей прихожей. Внутри их дом выглядит безукоризненно. Брент, имеющий инженерное образование и две степени магистра, считает, что соответствовать этому должно все в его семейной жизни.

— Я в нем красивая, — уверенно заявляет Триша. Она зачарована собственной грацией и блеском. Ей только что исполнилось пятнадцать лет, она вот-вот превратится в женщину. Изгибы намечающихся грудей плотно обтянуты темно-красной блузкой. Сверху шелк доходит до края бюстгальтера, снизу оставляет обнаженным плоский живот пониже пупка. Свободно развевающаяся юбка завязана над косточками бедер и доходит Трише до лодыжек. Полупрозрачное сари тщательно обернуто вокруг тела и собрано в складки, а вышитая бисером шаль небрежно переброшена через плечо. — Все смотрели на меня.

— Никто на тебя не смотрел, — рявкает Брент. Все, не успев подумать, рефлекторно замирают, как животные при виде злого хозяина. — Разве приличные девушки хотят, чтобы на них пялились?