- Здравия желаю, господин сержант-инструктор! Допризывник... поминай как звали... Брат Беглеца, сват Огольца, из села Кукоара, коммуна - рукой подать, уезда - ни дать ни взять! - примерно так сказал бы дедушка, если бы не последовали события, о которых сейчас расскажу.
Фырнаке Горя два месяца учился в Оргееве на курсах при призывном пункте. Теперь он обучал военному искусству наших сельских парней. Каждое воскресенье - после того как батюшка отслужит молебен.
От полноты ощущений Фырнаке Горя словно помолодел, не узнаешь его. Бывают же люди: хлебом их не корми, дай только покомандовать. Вот и Горя такой. Расстался бы он со своей политикой - жил бы да поживал во благе. А так - одни неприятности.
Засушливая осень пришла в село, осень с крепким и пьянящим недобродом - тулбурелом. Много разных происшествий случается осенью, когда выпитое вино ударяет в голову и каждый стакан требует: ну-ка, ты, разум, подвинься, уступи мне местечко. И так до тех пор, пока разуму вовсе места не остается в голове и вино делается там полным хозяином и начинает такую пляску, что чертям тошно.
После того как врачи перевязали голову Горе, можно было с полным правом утверждать, что в Кукоару пришла осень, богатая и изобильная. Честно говоря, не она виновата, что у Гори голова перевязана. Попросту ездил человек на освящение партийных флагов в церковь села Кышля, и передрались там все двадцать с лишним политических партий между собой - не на живот, а на смерть. Вот и досталось Горе Фырнаке, он был самый высокий член партии кузистов во всем Оргеевском уезде, и все камни с майдана летели ему в голову.
Теперь Горе трудно командовать допризывниками. Стоит ему раскрыть рот и выкрикнуть команду - тут же хватается за виски. Должно быть, у него жар: каждый раз к нам заходит и просит напиться.
Разумеется, не стал он уклоняться и от стакана вина, предложенного Георге Негарэ в счет задатка.
Что касается шефа жандармского поста господина Викола, не могло быть и речи, чтобы он не пришел. Такое скопление народа, - сейчас, когда в Бессарабии введено военное положение, когда строятся оборонительные валы вдоль Днестра. Худо-бедно, а он, шеф, отвечает за общественный порядок и состояние умов в Кукоаре.
И надо же было случиться беде в самый разгар веселья. Грянул ружейный выстрел, и всех баб с нашего двора словно ветром сдуло. Забыв обо всем, они визжали и, задрав юбки, лезли через забор во все четыре стороны.
Допризывники без приказа Гори Фырнаке рухнули в мягкую траву кладбища и ошалело слушали, как сыплется дробь и опадают желтые листья орешника.
Зато Никэ, мой младший братишка, назло отцу и матери бегал туда-сюда. Наконец остановился на кладбище и стал глазеть на допризывников. Церковная звонница, словно эхо, повторила звук выстрела, и Никэ, видно, подумал, что это допризывники занимаются стрельбой.
- Ни с места! - кричал тем временем господин Викол. И бежал на цыпочках, сжимая в руке деревянную рукоятку пистолета-автомата.
Но бежать шефу поста и Горе Фырнаке нужно было не слишком далеко. Добравшись до дедушкиной хатки, остановились у выбитого окна и подняли из кустов оконную крестовину. Непрошеные, вошли в дом.
Мать крестилась и благодарила бога, что дедушкино ружье никого не убило. Двор был ведь полон... Да и на кладбище столько допризывников!
- Велико счастье... - сердито проронил отец. - Теперь затаскают по судам... Время-то военное, черт побери... осадное положение!
Отец тоже побежал в дедушкину хату. Я не отставал ни на шаг. У деда творилось бог знает что. Во все горло ругался господин плутоньер, дед подпрыгивал на одной ноге и что-то громко кричал, да так, что дрожали уцелевшие стекла. Дед Андрей испуганно и виновато мигал, пытался оправдаться: он, мол, не нарочно, выронил ружье из рук, они у него дрожат от старости... Выронил проклятое, будь оно неладно. Ударилось о край лавки, курок сорвался. Ржавое ведь ружье.
Что ж, и так могло быть. Старик уже, как говорится, ждал повестки, чтобы переселиться поближе к дедушкиной хате - через дорогу, на кладбище. Это видно было не только по тому, что руки дрожали, - они-то могли дрожать и от страха. Я заметил, что в последнее время дед Андрей постоянно остегивался и, когда дед Тоадер упрекал его, с горем пополам пристегивал пуговицу от брюк к петле кацавейки.
Да, одной ногой в могиле старик, а оставил деда без ружья! И без окна. Окно, правда, можно вставить, да и ружье найдется. Но вот с плутоньером шутки плохи: сидит и строчит акт, длинный-длинный, в два локтя. Измеряет сантиметром лавку, окно. Чертыхается, никак не разберет, какой системы ружье у деда. А в акт записать надо. Дед без конца повторяет:
- Ружье николаевское, беш-майор!
- Что за Николай?
- Император Николай... беш-майор!
- Надоумил... Теперь подпиши!
Отец прочитал бумаги плутоньера и подписал за деда.
- А вы чего уставились? Марш отсюда, чертово семя! - накричал на нас дедушка. - Что вы тут не видели?
Таким образом, сегодня отмечались два знаменательных события в летописи села - продажа участка и конфискация последнего ружья в Кукоаре.
Но дедушка был не из тех, кто покорно склоняет голову. Подошел к отцу и, поскольку не умел просить и угодничать, сказал, глядя в землю:
- Костаке, скажи ты ему, беш-майор... может, отдаст все-таки ружье! А то нашли над кем издеваться...
2
Ночью выпадала роса, и утром было пронзительно свежо. Не наденешь кацавейку - мелкой дрожью будешь дрожать. Но днем приходилось снимать кожухи - земля накалялась, как в разгаре лета. А мужик, понятное дело, предпочитает утром слегка позябнуть, чем тащить с собой лишнюю одежку и целый день заботиться о ней, как бы не потерять. Да и в работе мешает. Но те же самые мужики, если идут сторожами или пастухами, непременно носят с собой кожухи и кафтаны. Они-то спят вволю, а во сне от холода не спасешься.
Василе Суфлецелу тоже пас овец. Его кожух висел близ него на плетне, а сам Василе, повязанный фартуком тетушки Ирины, дрожал, как тополиный лист. Он стригся, и красоту на него наводил не кто иной, как мой отец. О том, какие науки отец изучал в Кишиневе, село знало гораздо меньше, чем о его мастерстве брадобрея.