Конечный набор фраз установлен не был, однако выявилось, по разным оценкам, от 8 до 10 корневых тем подобных бесед. Первоначально ограниченность широты их круга было принято связывать с оперативностью обработки объектов, однако большинство исследователей сошлись на том, что эта особенность действительно была связана с индивидуальными способностями попавших под воздействие Архимеда.

Освобождение «заложников» прошло даже слишком просто. Опасения по поводу «двойного дна», ловушек, спящей агентуры – все они не оправдались. Более того, те, кто повергся воздействию, смогли вести практически полноценную жизнь, изредка гадя по расписанию себе в штаны, если их вовремя не успевали проводить до сортира. Таково было второе явление архимедова замысла.

В этот момент шокированное массовое общество решило прибегнуть к главному эволюционному инструменту – игнорированию, и паранойя, оставшись без теплого когнитивного угла, полностью перетекла из низов в верхи. Проходя высоколобыми коридорами власти, Григорий чувствовал, как шагает по колено в вязком субстрате из подозрений и страха. Вальяжные покровительственные походки «рулевых» превратились в угловатые скачки из кабинета в кабинет. Как в одном из разговоров пояснил товарищ, в узких кругах появилось уверение, будто бы, выходя из комнаты, можно однажды пропасть навсегда. Черные лаковые трубки на зеленокожих столах покрывались пылью, ведь разговоры теперь не доверяли проводам – они стали дрожащими перешептываниями, которые заполняли натренированные уши. Шепот полз по стенам, шуршал из-под ковров, тихим гулом прокатывался по стоякам. Морок звучащих мыслей покрывал ведомство тонкой паутиной. Зайдя однажды вечером в ватер-клозет, Рукоумов обнаружил там важный чин, который стоял перед зеркалом и тонул в отражении своего осунувшегося лица, похожего на залежавшийся баклажан. Когда агент уходил, военный не сдвинулся с места, но теперь старые венозные руки застыли на щеках с кровяными прожилками. Пальцы впивались, вдавливались в скулы, натягивая нижние веки. Он в одном из главных государственных органов или в палате сумасшедших? Грань стала эфемерной.

Лучшим способом отвлечься для Григория в таких случаях оставалась еда. Еще при вступлении в должность всех курсантов учили, что эффективность работы сохраняется только с помощью перерывов на отдых. Иногда он безликим проходимцем посещал старое кафе ушедшей эпохи, где повариха, в роду которой, несомненно, были титаны, богоподобной рукой вручала Рукоумову чебурек в промасленной салфетке. Хрустящее и жирное снаружи и мягкое внутри – тесто было идеальной прелюдией к бульонному взрыву вкуса сочного вареного мяса. Сидячих мест, по древней традиции, не было, поэтому едоки стояли подле друг друга, единые в негласном соревновании «Чей взгляд выразит наибольшее безразличие к остальным». Одни концентрировались на поглощении еды, обращаясь в слюнявое чавканье, другие использовали запрещенные приемы с чтением газет, третьи, насытившись, заторможенно потягивали из граненых апостолов общепита чай. Однако однозначным победителем в тот злополучный день стал грузный круглый мужчина, облокотившийся на конец высокого столика.

Он состоял, главным образом, из лица, утопленного в подушке жира, щелочек заплывших глаз, напоминающих зиру, и огромного овального живота, в котором итальянцы несомненно увидели бы буратту. Прокатись по стране голод, война и смерть, расколись мир пополам, начнись второе пришествие – этот господин остался бы в конце столика, своим животом закрепляя вселенское постоянство. Кощунственна была даже сама мысль о том, что существуют события, способные сдвинуть его с места. Казалось, этого не могли бы достичь все чебуреки земли вместе взятые. В этот момент мужчина подмигнул Григорию.

На этом чудеса не закончились, и человеческий кит начал медленно подплывать к Рукоумову сквозь шероховатости ландшафта чебуречной. Натянув покрепче свою кепку, агент приготовился развлечься, скорее всего, нетривиальным разговором. От мужика пахло сильным потом, незатейливостью и употреблением коньяка.

– Как думаешь, они еще долго будут пытаться меня словить? – слова произносились так, словно собеседник в процессе ел борщ.

– Извините? – холодок пробежал по спине Григория. Агент пару раз быстро моргнул.

– Не за что, не за что, – пальцы толстыми червями заползли в карман куртки и вытянули оттуда замусоленный ежедневник, – ты как будто не узнал меня, Гришка?

– Мы встречались? – рука тенью скользнула на пояс, где пряталось табельное.

– Друзья зовут меня Архимедом.

– Что вам нужно?

– Всего-то ничего: поболтать. Надеюсь, второй раз ты не сглупишь и не будешь меня стрелять. Хочу поговорить за планы на жизнь, а, поржешь, не с кем.

Это казалось абсурдным. Вонючий потный толстяк не имел ничего общего с псевдоинтеллектуальным поклонником Средневековья, которого Григорий видел на светском рауте. Сумасшедший маргинал, наверняка, живущий в квартире со своей престарелой матерью и работающий охранником в ночные смены. Машина, едва помещающаяся в сторожевой будке, с отличием годная лишь на переработку чебуреков в говно – таково истинное лицо главного преступного гения человечества? Эрозия реальности ехидно подмигнула ему из-под толстого покрова привычных представлений о жизни. Стальной холод, мертвой хваткой вцепившийся в хребет, не давал покоя. Эти толстые масляные пальцы. Этот затертый ежедневник, на страницы которого все время пялилось заплывшее жиром лицо. Эта смеющаяся пустота маленьких глаз.

– Ты же сообразительный, Рукоумов, – продолжал Архимед, – ты ведь копаешь, если не глубже всех, то лучше всех. Копай ты с пониманием ситуации, то я бы уже подох. Я был бы пленен или казнен. Хотя, мои секреты так опасны, что они, скорее, на говно изойдут, чем позволят жить. Да и с чувством юмора там туговато. Так что, видать, был бы я предан водам Леты без суда и следствия…

– Не двигайся, – Григорий знал, что через минуту в чебуречной будет не протолкнуться. Надо было всего-ничего – успеть.

– Видимо, эти законы не сломить, да? Что ж, ты будешь крайне удивлен, – хрюкнул мужик.

Жирная туша дернулась к кухне с необычайной резвостью. «Невозможно быстро», – отметил про себя агент. Грохнула пара выстрелов, кто-то выронил из руки стакан. С хлюпаньем громада мяса медленно перевалилась через бортик, откуда производилась подача еды. Рукоумов подскочил к перегородке, чтобы не терять цель из виду. Колоссальная масса падала вниз будто в замедленной съемке. Как только гигантский живот соприкоснулся с кафельным полом, мужик, задрожав, лопнул.

Мгновения тянулись как патока. Григорий стоял, оглушенный, держа на прицеле расплывающийся контур жидкости, похожей на разведенное в воде мыло. «На пол!», «Не двигаться!», «Где он, Рукоумов?», «Рукоумов?», «Рукоумов!». Черные тени на границе восприятия что-то хотели от него, но мужчина был бессилен. Радужная лужа, все меньше походившая по форме на человека, расплывалась, оставляя Григория наедине с собой. С годами его не оставило странное чувство. Жучок, проедавший непоколебимую уверенность в том, что, когда ты подстрелил человека, он непременно умрет, истекая кровью. Это, конечно, был фокус. Поставивший, однако, под сомнение реальность. Страшный удавшийся фокус.

–

Рукоумов потрогал себя за руку. Выступающие широкие вены и седеющие волосы обменивались с ладонью теплом. По-хорошему, надо было уже заканчивать, но сегодня хотелось продолжить. Принести грелку, плед и конкретно догнаться. И, раз уж самогон закончился, оставался только абсент. Зеленый змий – это он. Водка и самогон – два широких мосластых красных кулака, отправляющие тебя в нокаут из азартного пыла деревенской драки, а зеленый змий, кусающий в шею, заставляющий содрогнуться от горячести впрыснутого яда – это, несомненно, был абсент.