Помимо чекистского обеспечения высокого политико-морального состояния поезда автор книги поведал нечто ценное и о «переменном составе» поезда:
«Инструкторами ездили тт. Некрасов, Соколов, Крамэ, Краснушкин-Лунин, Макаров, Чекунов, Соколов (видимо, Соколовых было двое. – С.В.), Фуфаев, [член Казачьего отдела ВЦИК М.П.] Мошкаров, Таратута, Баранский, Говоров, Орлеанский, [Н.А.] Ролофс, Хитров, [А.Н.] Бобров, Гуров, Рубинштейн и др. Почти все они были к тому же недурными ораторами. Доктор Н. А. Рофолс, хотя и беспартийный, был командирован Наркомздравом. Мягкий, спокойный, уравновешенный человек, [он] был незаменимейшим сотрудником, работая не за страх, а за совесть. П. Я. Гуров – представитель Наркомзема – ныне красный профессор, бывший присяжный поверенный, проявлял завидную энергию, работая по разбору земельных вопросов, и кроме того выступал как агитатор, пользуясь благоприобретенным красноречием адвоката. Таратута был представителем ВСНХ, являясь в то же время партийным идеологом и развивая коммунистические идеи на местных партийных заседаниях.
Из поездных агитаторов остались в памяти только две ярких фигуры – Мошкарова и Сокирко.
Представитель Казачьего отдела ВЦИК казак Мошкаров – молодой, пылкий оратор, речь которого звенела, как сталь его остро отточенной шашки. Он носил широкие шаровары с красными казачьими лампасами и высокую лохматую папаху.
Украинский дед Сокирко […] был могутным коренастым стариком, с длинными седыми усами, опускавшимися на грудь. Плотный, крепкий, обомшелый, как столетний дуб. У него были хрипловатый голос, простодушный юмор, что очень импонировало толпам непритязательных слушателей (целевая аудитория всероссийского старосты со товарищи. – С.В.). Как агитатор, дед Сокирко умел подходить к своей аудитории великолепно. Он был иногда груб с нею, но это лишь поднимало его авторитет (редкое качество, в наивысшей степени присущее Михаилу Ивановичу Калинину. – С.В.)»[69].
Дед Сокирко, как и М. И. Калинин, умел зрить в корень, в результате чего две равно заряженные частицы поезда, как и положено по законам математики, взаимно отталкивались:
«– Мы – коммунисты, – говорил однажды дед Сокирко, – делали ставку на бедняка. Это было правильно. Потом взяли курс на середняка – тоже верно. Скоро поклонимся кулаку, и тогда все будет в порядке (к счастью для деда Сокирко, до времени разгрома Правой опасности он не дожил. – С.В.).
На эту тему у деда Сокирко происходили большие споры с Михаилом Ивановичем.
Как тип, дед Сокирко мне нравился. Нравилась его цельность, зоркость взгляда, изрядное количество практической, я бы сказал – мужицкой, смекалки. Его неисчерпаемый юмор был заразителен.
– Наши агитаторы, кажу, балакать с простым чоловиком не умеют. С ними нужно говорить просто, безо всяких выкрутасов. Бить его, подлеца (так в документе. – С.В.), надо примерами из его жизни. Вот Калиныч это умеет делать.
И дид сам лично, действительно, всегда прибегал с таким примерам»[70].
Работа в поезде Калинина давала в годы Гражданской войны гарантированный кусок хлеба: «Сотрудникам полагалось по фунту хлеба в день, давался обед и ужин, постоянно можно было получить кипяток.
Спали все в тепле и чистоте, полагалось чистое постельное белье. Очень часто можно было пользоваться горячим и холодным душами. Кроме всего этого во время экскурсий по России (интересное определение для командировок Калинина и его поезда. – С.В.), особенно по хлебным местам, можно было кое-что закупить для себя. […] Представитель ВЧК т. Скрамэ энергично боролся с этим злом, сажал иногда виновных в “гараж”, но в результате борьба эта ни к чему не приводила. В конце концов было даже полуофициально разрешено “закупать, но не много. И только для себя, отнюдь не для продажи”. Так, конечно, и делалось.
Люди знали, что, путешествуя (еще одно слово-характеристика. – С.В.) с поездом “Октябрьская революция”, они рисковали жизнью, но ведь условия того времени не оставляли иного выхода. Риск уравновешивался перспективой получить по приезде продовольственный паек и, кроме того, возможность закупить что-либо в дороге. Москва голодала, и не каждый был в состоянии переброситься в какой-нибудь “Ташкент – город хлебный”. И еще знали люди, что если они останутся живы, то во всяком случае будут сыты. А это была главная забота того времени»[71].
Видимо, не случайно Л. Д. Троцкий вспомнил именно М. И. Калинина 6 января 1920 г. в своем докладе на заседании Московского комитета РКП(б) «Основные задачи и трудности хозяйственного строительства»: «То положение, [при котором] 80 % человеческой энергии [уходит] на приобретение жратвы, необходимо радикально изменить. Не исключено, что мы должны будем перейти к общественному питанию, т. е. все решительно имеющиеся у нас на учете советские работники, от Председателя [В] ЦИК до самого молодого рабочего, должны будут принудительно питаться в общественных столовых при заводах и учреждениях (нет бы товарищ Троцкого предложил усадить питаться вместе со своими охранниками – курсантами Школы им. ВЦИК – вождя мировой революции. – С.В.). Это будет не только мерой экономии индивидуальных условий, из которых 80 % тратится на добывание пайка, но будет также величайшей школой трудового общественного воспитания. Нужно ввести нравы, близкие к спартанским, вытекающие из всей нашей обстановки»[72]. Нравы, «близкие к спартанским», были в наименьшей степени присущи М. И. Калинину и, главное, самому Л. Д. Троцкому. В. И. Ленин был в своих запросах значительно скромнее. Л. Б. Каменеву в этом плане изрядно подмочила репутацию его первая супруга – сестра Л. Д. Троцкого. А единственным настоящим спартанцем среди вождей этого периода можно признать И. В. Сталина.
Впрочем, однозначно говорить о том, что работа в поезде М. И. Калинина стала советской синекурой, никак нельзя: «Всюду, где грозила опасность, где требовалось ободрение или веское слово центра, где наблюдались перебои в советской работе, появлялся расписной поезд с хлопотливо-хозяйственной (так в документе. – С.В.) фигурой “красного старосты”.
Он вливал бодрость в атмосферу усталости, поддерживал веру в конечную победу рабоче-крестьянской власти.
Судьба была всегда благосклонна к поезду “Октябрьская революция”, а также и к Председателю ВЦИК.
Над поездом кружились иногда аэропланы белых. Неподалеку от него разрывались бомбы. Приходилось проскальзывать по ветхим, полуразрушенным или наскоро отремонтированным мостам. Случалось, разрывался пополам состав поезда, причем одна половина с паровозом продолжала двигаться дальше, а другая катилась вниз назад под уклон, развивая бешеную скорость. Казалось, катастрофа была неизбежной. Но бдительность сотрудников всегда предотвращала несчастье. […]
На врангелевском фронте Михаил Иванович вблизи окопов беседовал с красноармейцами. Когда [он] их отпустил и остался в поле один, над головою появились вражеские аэропланы, видимо, с определенной целью осыпать наше расположение бомбами. Кругом никого и ничего. Лишь невдалеке стояла разбитая телега.
– Хотел я спрятаться под эту телегу – рассказывал Михаил Иванович – да подумал: неловко… Заложил руки в карманы и так простоял до тех пор, пока не скрылись аэропланы.
После слышал, [как] говорили между собой красноармейцы:
– Молодец, наш староста. Стоял под бомбами, как герой.
“Вот так «герой», – смеялся над собою Михаил Иванович в присутствии нескольких сотрудников, – под телегу хотел спрятаться. Можно сказать, недурной сюжет для карикатуры: Председатель ВЦИК спасается от аэропланов…”»[73]. Как тут не вспомнить фрагмент из воспоминаний второго красного главнокомандующего войсками Восточного фронта (позднее – первого Главнокомандующего всеми вооруженными силами Республики) И. И. Вацетиса: в конце августа 1918 г. «…Я. М. Свердлов от имени правительства (вероятно, все же парламента. – С.В.) [по] благодарил меня за проявленный мною личный пример по обороне Казани[3]. Обращаясь к бывшим в вагоне, он сказал: “Да, это красивый случай. Сам Главнокомандующий на баррикадах ведет уличный бой! Надо добиться того, чтобы все так поступали…”»[74]
