Антон поднял голову, почувствовав на себе многозначительный взгляд Лехи, и шмыгнул носом, а потом снова отхлебнул из стакана. Пока суд да дело, успелось уже перейти на чистый ром. Потому, несмотря на мрачное настроение, язык все же развязался:
— А вы, Лев Денисович? Почему спрашиваете? Вам нравится такая концепция? — прямо спросил Горячев. Лев секунду задумчиво крутил пустую рюмку, чтобы после вернуть все внимание Антону.
— Я за, да, — Богданов наткнулся на неожиданно острый взгляд Елены и исправился: — Точнее, не против. Совершенно спокойно отношусь к любому проявлению человеческой натуры, кроме, естественно, абсолютно незаконной. А одна из причин, почему я так яро захотел помочь и сотрудничать с «Бермудой» — эта. Очень редко где сейчас есть свобода, больше ее заменители, ложь и попытки урвать кусок. Поэтому мы тоже хотим запустить линейку мужской косметики… А полной грудью мало кто и мало когда дышит. А ты почему мальчика обидел, Горячев? Он расстроился. Я бы тоже расстроился, если бы меня так отшили.
Все притихли в ожидании ответа Горячева, а Вовин даже хихикал в кулак.
— Потому что Леха забывает одну деталь, — Горячев вздернул подбородок, глядя Льву в глаза. Он был пьян, зол, его раздражало, что кто-то продолжал его отчитывать. Собственные жизненные принципы пульсировали в висках, смешиваясь со страхом, что слухи поползут по компании… Что дойдут до хозяйки, а она примет все за чистую монету и отвернется… — Если в свободной «Бермуде» тебя кто-то не тот видел с мужиком, то потом, когда ты выйдешь на улицу — ты пидор. А я не пидор. Это была шутка, ясно? Которая зашла далеко.
Антон резко выдохнул и залпом осушил наполовину пустой стакан. Леха вздохнул:
— Антоша, тебя никто никем не считает, успокойся ты уже… Это мы его подбили, Лев, так что это и моя вина в том числе. Думали развеяться, отвлечься, подурачиться. Здесь же все можно… Но Антон принципиально не…
Но Горячев перебил:
— Да хорош, Леха! Окей, твоя правда, здесь всякий народ встречается и никто никого в шею не гонит. Только не делай вид, что тебе-то не все равно, что о тебе подумают! Вот ты пошел бы здесь же, у себя, прямо сейчас с мужиком танцевать? Не по приколу, нормально? Вот Влад бы пошел, потому что у него вся жизнь — сплошной прикол, я даже спрашивать не буду. А ты? Сам?
Котков запнулся, пораженно взглянув на Горячева. Очевидно, такой атаки он, привыкший сам всех учить, не ожидал. Но секундной заминки хватило, чтобы подобрать слова.
— У меня девушка есть, Антон, — спокойно и примирительно стал отвечать Леха, хоть в его взгляде и сквозила уязвленность. — И так, как ты танцуешь и еще многие здесь, я бы не стал поэтому…
Антон усмехнулся. Таким аргументом мог прикрыться кто угодно, но правду он в общем знал. А потому, быстро потеряв интерес к Коткову, перевел взгляд на Льва — словно тот же самый вопрос переадресовал теперь ему, представителю группировки «не против». Богданов выглядел потерянным и даже раздосадованным. Но Антон не успел отпраздновать победу над двумя «учителями жизни», как Лев искренне признался:
— Вот блин, а я сказал, что мы вместе, и я застал тебя за изменой… Мол, поэтому ты так отреагировал… Прости, Антон. Это ничего, не повредит твоей репутации?
Антон захлебнулся было от возмущения, но, запоздало осознав весь смысл фразы Льва, и вовсе забыл как дышать. Он сперва покраснел, потом побледнел, потом, надеясь, что в кислотном свете оттенки все равно неразличимы, в очередной раз спрятал пристыженный и потерянный взгляд в матовой черной поверхности стола. Несколько мучительных минут Богданов сохранял интригу, как и непробиваемую мину вины на лице. Вся компания замерла в ожидании развязки.
— Лев! Ну твою мать, хватит мучить человека, — не выдержала и заступилась за Горячева Елена, хлопнув перчаткой по столу. Богданов разразился хохотом, как, впрочем, и все присутствующие, немного расслабившись, — кроме Горячева. — Антон, да шутит он просто. Ему не нравится, когда принадлежность к какой-либо ориентации сравнивают с унижением. Вот и проучил.
— Да, именно. Не нравится. Поэтому если ты гей и об этом знают — нечего стыдиться. А тебя, Антон, правда никто никем не считает, кроме того, кто ты есть. Я сказал, что ты козел, а в зале твоя девушка, — Лев закатил глаза и выразил всю степень усталости тем фактом, который сейчас должен был признать, — Елена. Так что пригласи даму, пока я правда кому-нибудь не рассказал о твоих тайных пристрастиях.
— Лев Денисович, ну вы вообще, — улыбалась Алена, пока Елена подбирала ругательства. — Ну вы вообще…
Антон растерянно посмотрел на Богданову. Все происходило настолько сумбурно, что он едва ли успевал понимать хоть что-то… Над ним пошутили раз, другой — зачем уже был третий? Но Елена, сама смущенная до злости, взглянула на него в ответ. И тогда Горячев решил, что пока Богданов завоевывает умы его друзей, он и впрямь, раз так хочется, заберет ее… Как раз именно сейчас электронные переливы на фоне стали медленными и вязкими, что явно располагало к нежным объятиям и парным покачиваниям. Антон встал из-за стола решительно (чтобы по крайней мере убедиться: ноги держат), обошел его и вырос над Еленой, протянув ей руку.
— Ну а если и правда на танец… — произнес Антон ей на ухо, наклонившись. — Ты согласишься?
Елена оставила себе пару секунд на размышление, а затем молча подала руку, привстала из-за стола, оставив все личные вещи на растерзание Алены. Их выпустили под всеобщий смех и шутки, а Лев проводил обоих раздраженным взглядом и вернулся к беседе. Антон чувствовал, как дрожит рука Богдановой в его руке и, казалось, сквозь ткань перчаток ощущались похолодевшие пальчики.
— Я не умею танцевать, — сообщила Елена позже, когда они встали лицом к лицу на танцполе, прижимаемые друг к другу со всех сторон другими парами. — Точнее, умею, но последнее, что я хотела бы делать — танцевать. — Она припала к Горячеву, как к спасательному кругу, как к последней тростиночке над зыбучим песком. — И сейчас мне будет очень стыдно.
— Тогда почему согласилась? — неловко улыбался Антон, но уже устраивал руку Богдановой у себя на плече, а сам держал ее за талию. И вот снова — тот редкий момент, когда их лица совсем близко… Взгляд Горячева остановился на темных, красиво очерченных губах. Он нервно сглотнул, и, чтобы не оторваться от реальности окончательно, посмотрел в глаза. — Я, правда, тоже танцевать не умею… Но люблю. Уметь на самом деле совсем необязательно. Так что и стыдиться нечего.
— А не стоило? — усмехнулась Елена, стискивая плечо Горячева. — Да просто. Ты хороший парень, да и нужно же нам восстановить твою репутацию супер-натурала по-быстрому. А другую девушку еще ищи, подкатывай, трать деньги на коктейль. Вот. — Она замолчала, повернувшись в сторону столика, где сидели остальные, но тут же спрятала взгляд в плечо Антона. Они двигались медленно, но все равно Богданова несколько раз наступила Горячеву на ногу, а затем долго извинялась: — Вот видишь, я не умею больше.
— Хочешь, покажу особую магию? Чтобы не переживать? — разулыбался Антон. Елена забрала все его внимание, притянула, как колдунья. Он видел знак — и он верил. Давал себя заворожить, а все прочее утекало, словно песок, сквозь темные силуэты на танцполе… Было неважно, что она продолжала играть, пряча за неверным мигающим светом направление взгляда и мыслей. Антон видел ее лицо, держал руки, с самого начала стыдливо скрытые от всеобщего, быть может, осуждения… Горячев знал: даже если Богданова не откроется ему сейчас, он покажет, каким может быть. Забыть бы только им обоим совершенные ранее глупости… В конце концов именно от них Елена вызвалась его спасти. — Ты вот сегодня выглядишь волшебно… Тебе очень идет, тебе говорили?
На этом вопросе Антон развернул Богданову, выводя из тесного угла глубже в зал. И вот даже свой столик за чужими головами сложно было разглядеть. В глазах Елены виделись исключительные благодарность и радость.
— Спасибо. Мне подарили просто, — Богданова положила голову Антону на плечо, и у того затрепетало сердце, а тяжелое от алкоголя тело стало вдруг совсем легким. В этом жесте, вероятно, тоже было немного желания спрятаться, но больше — доверия и теплоты. И еще того, что заставляло Антона так страстно желать быть нежным. — Ты тоже. Буду хвастаться, что с тобой танцевала. Спорим, меня сожрут с потрохами, как только мы выйдем отсюда?
