— Да. Да…
Двадцать четвертого мая в муках и агонии испустила последний вздох Nature’s Touch. Лев слышал его, отчетливо слышал этот оглушительный гул, покачнувший все внутренние органы, когда сидел за столом в ресторане и смотрел в побелевшие от времени или ненависти глаза Валентина. Он постарел. Изменился. Но с возрастом в лице Багратионова проявилась истинная хищность. Острые углы улыбки тянули рот в разные стороны, собирая дряблую кожу серого оттенка. Злые мелкие губы с жадностью цеплялись в черный хлеб, поданный отчиму вместе с заказанной ранее солянкой, в которой жирными желтыми пятнами плавало масло.
— Не ожидал, что ты так быстро решаешь вопросы, Левушка. Молодец. Настоящий мужик. Но я крайне удивлен, что ты ради какого-то второсортного мальчонки готов отдать свое дело. Ты же так этим дорожил!
Лев молчал. Договора лежали перед Багратионовым, но он не спешил их принимать и осматривать, хотя уже поведал о своем новом имени. Теперь он был Иваном. Он не торопился увидеть подлинность, увериться в качестве. Богданов знал, что сыграл по правилам ублюдка, знал, что поступает подло. Предал сам себя. Предал свое детище. Но не предал Антона и только этим себя оправдывал. Последние деньги, которые у Льва остались, он вложил в операцию по спасению карьеры Горячева. Предложил его начальнику взятку, записал, а после пригрозил устроить гон на коррумпированного идиота.
— Еще и у сестры все отнял… Как она к этому отнеслась? Кстати, поздравляю с новым статусом! Официально безработный.
Ложка неприятно скрипнула по дну тарелки, хотя края оранжевой жижи находились высоко над ним. Богданов поморщился, словно столовый прибор добрался до его сердцевины и пытался выколупать мякоть.
— И ты, смотри-ка, держишься. Молодец! Удивительно, как быстро растут дети. Как жаль, что нет средства, чтобы задержать их… Как жаль, Лев, что мы стали врагами. Мы могли быть по одну сторону баррикад. Вместе мы были бы непобедимы, понимаешь?
— Да? И как же? — ожил Богданов. — Что я сделал, чтобы развязать эту войну, Валентин? Я не понимаю.
Багратионов, утерев рот салфеткой, с яростью швырнул ее на стол. Его лицо искривилось, показав злой оскал и такой же взгляд в ослабшем разрезе век.
— Это еще не все, — предупредил он и, схватив со стола документы, удалился. Над солянкой поднимался безмятежный пар, который сбило дуновение ветра, выпущенное выходящим вон Багратионовым.
«Это еще не все», — слова прострелили голову Богданова насквозь. И внутрь начала заползать тревога. Медленно она ступала своими махровыми лапами, когда Лев не смог расплатиться карточкой в магазине. Мерно терлась боками о стены сознания, когда на запрос в банк Льву ответили, что его счета заморожены. Выстрел повторился, когда консьерж сказал, что квартира арестована. Он сунул Богданову бумажку из ЕГРН, в которой постановление и истец были ясно прописаны. Лев мельком махнул расфокусированным взглядом по имени — Иван Игнатьев.
— Квартира опечатана, — сообщил консьерж. — Вам теперь туда нельзя.
Но Лев все же поднялся, чтобы своими глазами увидеть то, о чем ему сказал служащий. Глядя на закрытую дверь собственной квартиры, Богданов чувствовал, как мысли медленно погружаются в непроходимый мрак.
========== XXXII ==========
Ночь 24-25.05. Пропавший
— В смысле опечатана? — не мог успокоиться Антон, опираясь дрожащими руками на край окна консьержа.
— Вы не жилец. Уходите, пожалуйста. Поздно уже.
Горячев знал, что Богданов что-то наворотит — почувствовал еще утром, когда позвонили из агентства, захлебываясь извинениями за произошедшее, обещая выписать самые лучшие рекомендации и делать процентные надбавки до конца года. Конечно же, выяснилось, что и на договоры с последними заказчиками влияло руководство. В таких условиях Горячеву не льстило быть самым оплачиваемым специалистом в штате. После перенесенного позора он планировал как можно скорее взять все от нынешнего места работы и уйти туда, где получится уверенно смотреть в глаза коллегам. Но даже несмотря на положительный исход посмеяться над глупостью продажных начальничков Антон не мог.
Лев не отвечал с двенадцати — с того самого момента, как в последний раз сообщил, что будет решать какие-то юридические вопросы. Горячев писал ему: о том, что впервые в жизни по-настоящему разозлился на работу, о том, что переживает; потом, когда тревога снова поработила разум, заваливал вопросами: «Где ты сейчас?», «Что у тебя там за юридические вопросы?», «Когда ты освободишься хотя бы?» Без толку. Теперь снова было почти двенадцать, но уже ночи, а Антон никак не мог отцепиться от сердитого спросонья консьержа, потому что просто не в силах был уложить в голове ситуацию. Телефон до сих пор молчал. Елена не звонила, Настя еще несколько часов назад закидывала в общий чат какие-то едкие шутки на злобу дня, как будто все нормально. Но вот Богданов так и не появился, не приехал в квартиру Антона, а теперь, как выяснилось, физически не смог бы попасть в свою.
«Где ты? Что ты сделал? Почему ты не отвечаешь до сих пор?» — молотилась паника о черепную коробку. Но Горячев отчаянно давил ее — прихлопывал каждый импульс страха, как комара. По одному комару — из целого роя. Один укус еще можно пережить. А если сотня? Всех не передавишь… Антон вызволял из онемевших губ вопросы, на которые можно было получить ответ:
— Он хотя бы появлялся здесь сегодня? Лев Богданов? Владелец квартиры…
— Простите, но…
— Да ответьте, мать вашу! Вы понимаете, что он, может быть, пропал?! Первым делом потом к вам опера придут камеры просматривать!
— Не угрожайте, молодой человек! — консьерж сурово надвинул очки на глаза, но сдался. — В шестом часу он здесь был, я ему сказал то же самое: квартира опечатана. Через несколько минут он уже спустился и ушел.
Антон отпрянул от окошка, шумно выдохнув и вцепившись пальцами в волосы. Он думал, прикидывал, считал. Если около шести Лев уже пытался попасть домой, значит, еще тогда он мог позвонить, сказать, что случилась беда. Но исчез. Рабочий день закончился — это значило, что среди всех деловых направлений он мог вернуться только в корпоративный коттедж или в городской офис, но это не объясняло, почему Богданов не нашел минутки хотя бы отписаться, что он еще в дороге. Максимум к одиннадцати вечера Лев вернулся бы домой к Горячеву — если не случилось никакого форс-мажора. Хорошо, тогда не к одиннадцати — к полуночи…
Антон снова набрал Льва. Разрывающие слух длинные гудки на этот и последовавшие сразу же бессмысленные, но отчаянные два звонка сменились сообщением: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». После третьего Горячев тихо взмолился в автоответчик: «Перезвони мне сразу, как появишься», — и затем же попытался позвонить на собственный домашний. Квартира ответила недоумевающим молчанием.
— Я же просил тебя всегда быть на связи, Богданов… — зло шептал Горячев, выбрасываясь из подъезда в окутанный белесыми сумерками, но сонно затихший Питер. С конца мая этот город становился похожим на лунатика: он выглядел бодро, смотрел на тебя широко открытыми глазами, но зрачки в них оставались пустыми, замершими темными стеклами. Ни искры. Ни вздоха. Между домами в ночной сырой прохладе сбился жидкий туман. Шарахаясь от редко взвизгивающих машин на Невском, Антон подошел к ограде на набережной Фонтанки и вцепился в кованую решетку. Он хотел погасить ее тяжелым ледяным прикосновением свою лихорадку, но запоздало понял, что трясется от холода.
Когда ладонь сжала телефон в очередной раз, Антон искал в списке контактов уже Елену. Она, впрочем, нашла его раньше — выскочила входящим вызовом, стоило пальцу остановиться на строке с именем. Горячев вдохнул поглубже. Он всеми силами убеждал себя, что все происходящее объяснимо и поправимо. Что Богданова-то сейчас расскажет ему, как бывало уже не раз, где пропадает ее брат.
