Пальцы Коры продолжают впиваться в ладонь, глаза направлены к потолку. Прощай, новая жизнь, прощай все, о чем она мечтала. Дура, дура, Можно ли было мечтать о таком.
Он приподнимает ее ноги, совлекая трусики, мимоходом сбрасывает на пол туфли. Его руки слегка подрагивают от нетерпения, член воинственно вздымается вверх.
Она не видит ничего.
Он вновь наклоняется над ней, тяжело дышит, агрессивно улыбается. Еще какие-то слова. Он касается ее, целует, проводит пальцами здесь и там. Она инертно отвечает ему, она к этому привыкла, она профессионалка.
Просто сейчас ей очень тяжело.
Краем глаза он замечает, что ногти девушки глубоко впились в ладонь. А я хорош, думает он. Вскоре и эта мысль куда-то пропадает.
Грудь, бедра, ягодицы. Обнаженное женское тело.
Коре кажется, что у нее остановилось сердце.
Его ладони властно опускаются на ее холодные бедра, раздвигают их. Он ложится на нее всем телом, его изнывающий от желания член погружается в женскую плоть. Ее ноги обхватывают его так же, как она это делала множество раз -- с ним и с другими. Он стонет и начинает ритмично двигаться. Его лоб покрыт потом.
У него нет времени даже для любовной игры.
Горячий напряженный член поршнем ходит внутри тела девушки. Кора чувствует это -- и больше ничего. Как она могла поверить в волшебную сказку? Сказку со счастливым концом, сказку о Золушке?
Он продолжает, его тело то приближается к ней, то удаляется снова. Она не вскрикивает, даже не постанывает. Она молчит.
Еще несколько движений, и горячая струя вырывается из его члена. Он медленно замирает, на его губах играет довольная улыбка. Как же он хорош. Он откидывается на диван рядом с ней. Несколько минут молчит.
-- Кора, девочка моя, -- наконец произносит он. -- Ты прекрасна.
Потом добавляет:
-- Знаешь, я думаю снять для тебя квартирку -- получше этой. Небольшую, конечно. Рядом с каким-нибудь супермаркетом, чтобы тебе не надо было далеко ходить. Если потребуется: сможешь брать такси, и все такое -- я буду давать тебе деньги.
Кора продолжает молчать. Ей кажется, что она стоит одна на опустевшем перроне, и холодный осенний ветер бьет ей прямо в лицо. Поезд, на который она не успела, медленно исчезает вдали, и никто не машет ей из вагона, никто не кричит ей: "Кора, поторопись, а-то опоздаешь".
Ты дура, Кора.
Еще несколько минут Кларенс в блаженстве лежит на подушках, потом встает и нагибается, чтобы вытащить из-под холодного тела любовницы свою рубашку.
-- Мне пора, -- говорит он. -- Я потом позвоню.
На глазах девушки стоят слезы.
И снежинки больше не играют.
8
Вот так и получилось, что в десять часов пятьдесят две минуты до полудня я оказался стоящим в центре огромного полутемного и на редкость закуренного помещения.
Это и был бар, в котором заправляет Хэл.
Его владелец стоял прямо напротив меня и довольно скалил гнилые зубы.
-- Если ты вызвал меня только для того, чтобы я не забыл, как ты выглядишь, -- хмуро произнес я, -- то можешь не беспокоиться. У меня есть твоя фотография, и я ношу ее в жилетном кармане. Так что случилось?
В тот же момент я узнал, что случилось! Однако это не принесло мне никакого удовольствия.
Там, где, как мне только что показалось, была только грязная стена, из пропахшего спиртным воздуха выступил человек в кичливом костюме и с сигаретой в зубах.
-- Теперь мне все понятно, -- не без ехидства произнесла Франсуаз. Она еще припоминала мои давешние похождения. -- Так вот кого ты пригласил погостить.
-- Приятное утро, мистер Медисон, -- я сделал все, чтобы мой собеседник понял -- я не собираюсь протягивать ему руки. -- Надеюсь, вам и вашим ребятам понравился город. Захотелось небольшой экскурсии?
Медисон перебросил мятую сигарету из одного конца рта в другой.
-- Не хотелось беспокоить вас, мистер Амбрустер, -- ответил он. -- Да вот пришлось.
Хэл выступил сбоку от него и пояснил:
-- Это ребята с восточной окраины. Что-то тут не поделили.
-- Держись подальше, старина Хэл, -- раздался голос откуда-то из глубины зала. -- Иначе придется стрелять через тебя. Говорят, это больно.
Ага. В дальнем углу на стуле сидит парень, и в руках у него что-то, мало напоминающее поварешку.
-- В баре остался последний пряник, и вы не смогли его поделить? -спрашиваю я, осторожно поворачиваясь. Вот ведь сволочь, Хэл, мог бы и намекнуть, что здесь будет жарко.
Свалился же мне на голову этот Медисон. Может, Френки права и я не умею выбирать себе друзей? А ведь так здорово получилось с Перкинсом и его подружкой.
Проклятье.
-- Глупо получилось, мистер Амбрустер, -- поясняет Хэл. -- Так, слово за слово. Потом из-за девчонки поспорили. Разбили бутылку -- об голову одного с окраины. Знаете, как ведь бывают. Вот, ждали вас.
Приятно слышать. Мог бы и пережить, если бы разобрались без моего участия. Медисон тоже хорош надо было называть мое имя.
-- Парни с континента не умеют себя вести, -- раздается голос откуда-то из-за спины человека на стуле. -- Начали дебоширить. Мы уж тут хотели пристрелить парочку, так, для острастки.
Франсуаз осторожно отступает от меня, тоже чуть разворачивается. Теперь мы с ней стоим практически спина к спине. Говорят, это помогает, когда в тебя стреляют со всех сторон, но я еще не пробовал.
Сколько же их тут? У Медисона было не больше тех четырех, с которыми я имел счастье познакомиться в Сиэтле. Но и ребята с восточной окраины тоже в одиночку не ходят.
-- Я понял, что чем-то могу здесь помочь, ребята? -- спрашиваю я. В этом зале ничего не видно -- полуподвал.
-- Этот хлыщ сказал, что он -- ваш гость, Амбрустер, -- говорит тот же, чьего лица я не вижу.
Можно было бы и мистер; хорошо хоть, что для разнообразия хлыщ достался не мне.
-- И вот теперь мы не знаем, что делать с ними, -- продолжает тип. -То ли выслушать их извинения -- на коленях -- то ли пристрелить вместе с вами... Как считаете?
-- Неудобно получилось, -- извиняется Медисон. -- Право.
А ведь все то время, пока мы добирались сюда, ему пришлось стоять, а в спину ему смотрело дуло обреза. Я бы не хотел оказаться на его месте в тот момент, когда я в первый раз не поднял трубку.
