– Э…

– Мы выпадем из их круга. О, конечно, они начнут нам сочувствовать, как я два года назад сочувствовала Алене и обещала ее поддерживать. Больше я ей не звонила и никогда уже не приглашала.

– Но это всего на год, – вяло попытался сопротивляться муж, уже понимая, что есть вещи, в которых жены смыслит больше него.

О, да, – с издевкой добавила она, – ложечки нашлись, а осадочек остался. Даже если мы вернемся, нам постоянно будут припоминать этот год, можешь мне поверить, причем этак… сочувственно.

Она помолчала несколько секунд и покачала головой:

– Ты идешь на работу и приходишь с работы и понятия не имеешь, что творится вокруг. Ты даже не знаешь, как все вокруг умеют демонстрировать этакое сочувствие. Я-то знаю, я сама так сочувствовала… другим.

– Переживем, – еще менее уверенно добавил муж.

– А Наташа? Если ты не забыл, у тебя есть дочь, – в ее голосе впервые за все десять лет их совместной жизни появился металл.

– А что Наташа? – сказал муж с нотками нарастающей паники в голосе, уже начиная кое-что соображать.

– Наташа, переехав, уйдет из Международной английской школы, из своей музыкальной школы, из конного клуба. И, конечно же, сполна хлебнет этого сочувствия. Вот на нее это обрушится как каменная глыба. Мы с тобой вышли из низов, но она родилась в этом мирке, она не знает другой жизни. Разве ты не видишь, что она сама другая, не такая, как мы? – Катя посмотрела в глаза мужу и добавила:

– Я костьми лягу, но не допущу, чтобы она вышла из своего круга, потому что то, что для нас всего на год, для нее будет навсегда. Она станет такой же, как мы, как все.

Теперь между мужем и женой настало полное взаимопонимание. Не нужно было слов, чтобы подтвердить это. Что-то изменилось в самом воздухе гостиной, отделанной в бежево-молочных тонах.

– Что ты собираешься делать? – спросил Николай Александрович.

– Я сделаю так, что мы проживем год на этот миллион, – заявила она гордо вскинув голову, как полководец, говорящий, что возьмет эту неприступную крепость. И неизвестно, какая задача была труднее.

Глава 2

Вечером Николай Александрович необычно рано для себя переоделся в пижаму и собрался спать – утром ему надо было встать пораньше, он собирался на два дня в Дубай проконтролировать проект, сосредоточивший все его оставшееся состояние и все надежды. Николай Александрович с удовлетворением отметил, что жена выдавила на себя последние пшики из тяжелого флакона из граненого стекла с золотистой металлической крышкой и красной этикеткой. Флакон в 70 мл, стоимостью более двадцати тысяч рублей за штуку, содержал в себе бледно-желтую жидкость с одного распыления заполнявшую комнату облаком интенсивного запаха медицинского кабинета, причем облако распространялось со скоростью и неумолимостью грибообразного собрата над Хиросимой. Единственный плюс этого невероятно модного и популярного парфюма, по мнению Николая Александровича, состоял в том, что он довольно быстро заканчивался – скорость распространения хиросимного облака в немалой степени объяснялась тем, за одно распыление уходило раза в два больше парфюма, чем из других флаконов обширной коллекции жены. Правда, на смену одному законченному флакону Баккары тут же приходил следующий. Но теперь-то этому не бывать!

"Стоило разориться хотя бы для того, чтобы избавиться от Баленсиаги и Баккары", – подумал Николай Александрович. Теперь он был почти доволен и крепко сладко спал всю ночь.

Когда через два дня он вернулся домой и, поцеловав жену, доплелся до спальни, собравшись рухнуть в кровать, первое, что он увидел, была белая прямоугольная картонная коробка с надписью золотыми буквами Maison Francis Kurkdjian Paris. В выдвижном таком же белом картонном ящичке коробки лежал флакон граненого стекла.С бледно-желтой жидкостью. С золотистой крышкой. С красной этикеткой и с надписью сверху Maison Francis Kurkdjian Paris, ниже Baccarat Rouge 540, еще ниже Eau de parfum.

Не-е-е-е-ет!!!

Глава 3

Два дня назад, едва за мужем закрылась дверь, Катя, подобно полководцу, начала составлять план предстоящей кампании. При ограниченности ресурсов главным было их правильно распределить. Прежде всего следовало определить, на чем экономить не стоило ни в коем случае. Безусловно, на занятиях дочери – одним разом минусуем значительную часть миллиона. Потом на ее других расходах – тут экономить нельзя было тем более, ведь дети такие глазастые, а их мамаши еще глазастее. Вычеркиваем еще крупную сумму.

Далее следовали траты по дому – о, тут экономить и вообще как-либо сокращать расходы тем более было недопустимо. Приходящая домработница и прочий обслуживающий персонал тут же все растреплют и новости об обнищании катиной семьи распространятся со скоростью света. Катя искренне недоумевала, зачем правительство тратит столько денег на резервные секретные системы связи – в случае вражеского нападения, когда выйдут из строя телефоны, интернет и все остальное, достаточно передать послание через прислугу, и оно моментально дойдет хоть до Владивостока. Нет, экономить на доме было нельзя, ведь вся цель стратегического плана Кати как раз и состояла в том, чтобы не дать хоть единой живой душе догадаться о стесненном положении своей семьи. Это была страшная-страшная тайна, о которой не должен был знать никто. Особенно Наташа.

Вчера, когда девятилетняя Наташа вернулась из конного клуба, где у нее был ее пони, подаренный ей отцом на прошлый день рождения, Катя с мужем дружно подпрыгнули, едва дочь вошла в гостиную. Николай Александрович и Катя ни словом не дали понять Наташе о переменах в их жизни. Причем они решили это не сговариваясь, даже не взглянув друг на друга и не обменявшим ни единым словом по этому поводу.

Итак, обязательных трат становилось все больше, а миллиона все меньше. Мало-помалу выяснилось, что единственное, на чем можно было сэкономить – это сама Катя. Вот это поворот…

Бессмысленно уставившись на ничтожный остаток от миллиона, предназначавшийся для нее самой, Катя нервно одернула длинную бесформенную джинсовую куртку, в которой по фасону "мешок картошки" и невнятному цвету можно было без труда узнать незабвенную Balenciaga ("мешок картошки" стоил полторы тысячи долларов), ниже были брюки цвета детской неожиданности (стоимостью тысячу долларов), тоже Balenciaga, на ногах у нее были тапки, сделанные то ли из газеты, то ли из распоротого одеяла. Догадайтесь, от какого бренда? Правильно…

Спрашивается, как на эту сиротливую сумму, ютящуюся в самом конце исписанного листа, жить, одеваться и краситься? Если б дело касалось только нее, Катя героически могла бы ходить и в настоящих мешках картошки, и в настоящих ботинках-говнодавах, благо времена взросления в разваливающейся коммуналке, где она жила до того, как случайно повстречала своего будущего мужа в бутике, куда устроилась стажером при важной и ухоженной продавце-консультанте с безупречной, волосок к волоску, прической, не были забыты. Но ведь была еще и дочь. По матери судили и о Наташе. Категорически нельзя было снижать планку. Катя уже представляла насмешливое перешептыванье за своей спиной. Нет, нет и нет!

Легко сказать, да сложно сделать. Вот сейчас у нее закончилась Баккара? Что делать? Конечно, у Кати были и другие парфюмы, и даже много. У нее была и Chanel №5 (которую муж ненавидел лишь немногим менее Баккары) – надо признать, что этот аромат был действительно тяжеловат и самой Кате тоже не нравился. У Кати были и Chanel Chance (одобрявшийся мужем – мужчины вообще примитивны, им бы лишь бы попроще или послаще). И линейка ароматов Chanel из их эксклюзивной линейки – Кате особенно нравился сдержанный парфюм 1932. В ее коллекции были и J'ador (разумеется старый, а не новый, переформулированный), и Tom Ford Black Orchid, Noir, Oud Wood, F… Fabulous (два последних муж терпеть не мог, говорил, что от нее, когда она обольется этими парфюмами, несет немытым мужиком), и Lost Cherry (эта сладкая пьяная вишня мужу предсказуемо нравилась), и Dolce & Gabbana The One и La Temperance (эти ванильные ароматы муж безоговорочно одобрял), и парфюмы эксклюзивных линеек Lancome и Guerlain, и…и…и…