Со второй или третьей недели брака, в сырой Венеции, где молодожены проводили медовый месяц, Хлоя Доросовна твердо решила уйти от супруга. «Эгоистичный, напыщенный деревенский петух!» – ругала она про себя мужа. Как оказалась любимым занятием Павла Гордеевича, было лежать на диване и время от времени читать супруге свои бездарные рифмы. Причем от слушателя требовалось безусловное восхищение. Если Хлоя вдруг выражала недовольство, оскорбленный супруг устраивал истерики, с разбитыми вазами, разорванными вещами, криками, слезами и угрозами «наложить на себя руки» В общем, жить с Павлом Гордеевичем оказалось невозможно. И вдруг повод для развода сам пришел в руки, в виде обрюхаченной служанки.
Судя по основному доказательству измены, выпирающему из-под нарядного фартука, порочная связь имела места до свадьбы «благородного» Павла Гордеевича и Хлои. Но, это было не так важно. Укрыв Дану в одной из комнат огромной квартиры и велев слугам держать язык за зубами, молодая жена перешла к действиям. Финалом должен был стать развод.
– Возможно, я сейчас буду резка, – говорила она, вышагивая по кабинету супруга и нервно выкручивая ладони, – и быть может, пожалею о сказанном. Но наш брак ошибка. Наша общая ошибка. Я признаю, что спешила вырваться из-под истощающей опеки батеньки. Касаемо тебя – ты … ты живешь своим миром. И я тебе, впрочем, как и все остальное, равнодушна. Тебе безразлично решительно все. Кроме …
– Дорогая, – перебил супругу Павел, – ты драматизируешь. Мне всегда казалось, ты поддерживаешься либеральных, я бы сказал эмансипированных взглядов. И я, ни коем разом не возражаю. Возможно, мое благодушие ты признаешь, как безразличие. Напротив, полностью одобряю …
– Павел! – прикрикнула Хлоя. Горячая греческая кровь, текущая в ее жилах, зачастую вскипала неожиданно даже для самой себя. – Причем сейчас мои взгляды? Я говорю о нас. Если ты еще не узрел, то я давненько отметила: мы пребываем в различных жизнях. Мы разные.
– Не смей на меня кричать! – вспылил мужчина. – Если уж тебе так сильно хочется что-нибудь сделать вместе, изволь!
Он схватил с журнального столика «Губернские вести» и тыкнул в первое же объявление.
– Клуб «Мясоедов», – объявил он, – «вкус, тон, изысканность». Прошу! Жду вас внизу!
Хлоя отложила окончательное объяснение, а Павлу Гордеевичу пришлось «вместе» идти на эти нелепые уроки «хороших манер». В этот клуб с таким же нелепым названием «Мясоеды». Несмотря на то, что манеры у Павла Гордеевича, по его же мнению, были не в пример аристократичнее всех, без исключения, присутствующих, включая хозяев дома.
Гости прошли в комнату. Помещение напоминало охотничий зал. На стенах, обшитых бордовой тканью, висели чучела птиц и зверей. Бросались в глаза голова кабана с огромными желтыми бивнями, и рогатые останки лося. Экспонаты устроили по краям кирпичного камина. Мебели в комнате почти не было.
Ролан закрыл дверь.
– Итак, – начал он каркающим голосом, – пока сервируют стол, я продолжу свою мысль. Надеюсь, никто не станет спорить с утверждением, что все человеческие качества, как положительные, так и отрицательные, – он ненадолго задержал взгляд на рослом кавказце, – проявляются в экстренных, чрезвычайных обстоятельствах. D’acore?
Никто возражать не стал. Француз продолжил.
– Цель наших уроков, принудить вас, как говорит многоуважаемый доктор Жане в недавно опубликованной работе «Психический автоматизм», к подсознательному, обыденному употреблению воспитанности. Bon ton необходим к пребыванию в характере истинного шевалье. Всегда и везде. В хороших поступках, ровно как и в не хороших. Я ясно выражаюсь?
Всеобщее молчание означало положительный ответ.
– По сути, – заговорил Ролан после недолгой паузы, – наши уроки, это череда провокаций. Как, собственно, вы успели заметить. Например, – Ролан уселся в единственное в комнате кресло, – я предлагаю вам присесть. Но вот незадача, нас шесть человек, а мест для сидения только два. Одно из них, я уже занял.
Гости озадаченно переглянулись. По лицу Павла Гордеевича пробежала улыбка. Проша, находившийся ближе всех к свободному стулу, гордо выпятил грудь и с напущенным безразличием смотрел на хозяина дома. Господин Челеби взглянул на Прошу, затем на стул. На лице его читалась недоумение.
Первым рванул к стулу толстячок. Но проворный Ваган грубо схватил его за предплечье.
– Куда? – прорычал он. – Он же сказал: провокация. Будь мужчиной.
– Немедленно отпустите меня? – нервно крикнул Михаил Леонидович. – Что вы себе позволяете!?
Крепыш, с необычной для его комплекции прытью, в два шага метнулся к стулу. Уселся с необыкновенно гордым видом.
– Браво! – Ролан лениво захлопал в ладоши. – А что вы скажете на то, что я вас назову глупым, перекормленным индюком? – он обращался к сидевшему толстяку.
– Простите? – не меняя гордой позы, Ханис изобразил гримасу удивления.
– Не прощаю, – продолжил месье Талёр, мило улыбаясь. – Вы, господин хороший, безмозглый, самодовольный индюк, существующий лишь для того, чтобы вас умертвили и приготовили к обеду. Вы согласны, господа?
– Безусловно, – ответил господин Порчелян, довольно улыбаясь.
Михаил Леонидович открыл, было, рот, чтобы возразить, но нужные слова куда-то подевались. Он так и продолжал сидеть с опущенной челюстью.
– Вот вам, господа, еще один урок, – невозмутимо продолжил Ролан. – Не путайте хорошие манеры с трусостью. Ничего, подчеркиваю – ничего, не может оправдать потерю чести!
– Я не трус, – завизжал Ханис. – Вы меня застали врасплох. И …. теперь я требую … объяснений, – эти слова мужчина произнес неуверенно, так, что последнее прозвучало почти шепотом. – И … – продолжил он, – чести я не терял.
– Ты ее никогда и не имел, – кавказец не упустил случая унизить неказистого слабака.
– Стоп, господа! – прикрикнул Ролан, и спокойным голосом добавил. – Позвольте напомнить, я веду этот урок. И все что я говорю и делаю, не преследует цели кого-либо обидеть или оскорбить. Относитесь к этому как к специфике методики. Alors, разберем ситуацию. Вы, молодой человек, – он указал на юношу с пробором по центру, – первыми догадались о провокации. Я заметил это по вашей реакции. Как вас зовут?
– Прохор Лукич Леу, приказчик мясного ряда «Дымбовяну», – с гордостью заявил юноша.
– Мясной ряд? – переспросил француз и сам себе ответил. – Великолепно. С'est le destin.
– Приказчиков нам не хватало. Куда я попал? – будто бы про себя, но достаточно громко, чтобы быть услышанным, заявил Ваган Шахинович.
Не обратив на выпад внимания, Ролан объявил:
– Вы, уважаемый Прохор, – с каркающим французским произношением, имя прозвучало как «Проктор», – назначаетесь моим помощником. И не только в русле нашего клуба. У меня к вам будет предложение. Но об этом позже. И вот вам первое поручение. Пройдите в столовую, и проследите, чтобы поспешили с обедом. У нас сегодня потрясающее блюдо.
***
Комната, выкрашенная в молочный цвет, казалась просторной и светлой. Дамы расположились на двух изящных канапе. Хозяйка заняла единственный стул-кресло, обитый светлой тканью с веселым узором.
– Дамы, позвольте мне, – начала Генриетта, дождавшись, пока все рассядутся, – раскрыть вам суть наших упражнений. Постараюсь быть краткой. Оставим мужчинам их больную склонность к философствованию и рассуждениям, – она усмехнулась. – Мы, прекрасная часть человечества, призваны служить красоте. Она наиболее блистательная из всех манер. Но, увы и ах, не все это понимают. Возьмем, к примеру, вас, – она посмотрела на девушку в платье из атласа и тафты. От такого внезапного внимания девушка покрылась краской. – Как вас зовут, прелестное дитя?
Девушка растерянно посмотрела по сторонам, лишний раз убеждаясь, что обращаются именно к ней.
– Лида, – призналась она, и тут же спрятала глаза в пол.
– Tres bien, Лида.
– Что? – переспросила девушка, тревожно глядя на присутствующих. Она действительно не поняла слов на французском, а упоминание имени обеспокоило.
