Григорий выпивает.

Г. Мужику не везло с милицией. Как выпьет, сразу в «трезвяк». Решил пить только дома. Получил получку, по дороге домой купил водки. Пришел, разделся, лег в кровать, накрылся одеялом и засосал бутылку. Просыпается снова в вытрезвителе: «Как же так?! Я же пришел домой, разделся, залез под одеяло и…». А менты ему: «Вот-вот, ты в нем за второй и пришел!».

В. А что, смешно!

Г. Конечно! И что ценно – всем понятно. Хотя мне про «Полонез Огинского» больше нравится. Два приятеля с вечера как следует дали в штангу. И оба отрубились, где сидели. Один – на диване, второй – в кресле около радиолы. Второй просыпается, по привычке включает радио, оттуда голос: «Сейчас по заявкам трудящихся будет исполнен Полонез Огинского». Он вскакивает и начинает трясти приятеля: «Вставай, Вась! Пора! Уже половина одиннадцатого».

С. У нас вообще весь народный фольклор связан с алкоголем. Водку начинают продавать в «час Волка». А почему? В Образцовском театре кукол на Садовом кольце ровно в одиннадцать из своего окошка Волк выглядывает! Дескать, пора уже: магазины открылись.

Г. Алкогольный юмор – самый доходчивый. А ваши все – «Гусь свинье не товарищ!». Всю молодость стебали: «Человек, пьющий портвейн, кроме Bad Company, другой музыки не поймет, не то что дующие ганджубас![5]». Кстати, про «Гуся».

С. Серёгу? А он жив еще?

Г. Я его много лет, со стрита, не видел, а он вдруг в Гурзуфе объявился. Ты же знаешь, он всегда норовил на шару выпить. Так вот, бредем мы с «Нильсоном» по «Артеку» и вдруг видим диковинное растение. Там же что только не растет: все приезжающие делегации высаживают. Высокий такой кустарник, а на нем натуральные огурцы в пупырышках. «Нильсон» сорвал, надкусил, чуть челюсть не треснула – внутри ребристая хреновина из железного дерева. Он надрал пяток и вечером в «Коке» на тарелку выложил. «Гусь» подошел угоститься, хлобыстнул на халяву «Гуцульского», увидал дармовую закусь, обрадовался и куснул что есть силы. Хруст от зубов музыку перекрыл.

Виктор уходит в ванную.

С. Ты все там же, на Автозаводской?

Г. По соседству, в своем дворе, в примаках.

С. А Борька?

Г. Дома у родителей.

С. А сейчас он где?

Г. Мы вместе Новый год у друзей на даче встречали. Он остался в Переделкине, догуливать, ему на службу не надо, а я домой спать поехал. Оттуда меня Витька и сдернул.

Виктор возвращается, слышит последние слова.

B. У меня ломки начинались, трясло как осиновый лист. Да и шуга во всю голову. Нужно было помочь в вену попасть.

C. Помог?

Г. За плечи подержал. А Витька мне – алаверды – со здоровьем поспособствовал.

B. У них там через два дома отличная рюмочная с такой симпатичной татарочкой на разливе. Его там все знают. Живет как артист! Даже в долг пить может.

Г. Да, с алкоголем в стране проблем никаких, не то что с кайфом.

C. Алкоголизм у нас приветствуется, а наркомании вообще до 75-го года как социального явления не было. Помнишь, Гриш, 224-ю[6] разделили и «пипла» посажали показательно, страшное дело.

Г. «Нильсон» тогда едва соскочил, но в «Матросской тишине» две недели отлежал. Что-то я подустал. «Товарищ, нет силы мне вахту держать!» Прилягу слегка.

Виктор выходит, приносит раскладушку и расставляет ее наполовину в кухне, наполовину в коридоре. Григорий ложится.

Г. Нет, все-таки мое средство ухода в параллельную реальность существенно безвредней, а главное – ненаказуемо. Про него даже с экрана вещают. (Декламирует.)

(С чувством повторяет.) С его произносишь слова! А что важнее искренности общения?

Засыпает.

Далее беседа двое суток ведется с периодическими походами Виктора в ванную – поставить укол – и выходами Славки на балкон – курнуть, а также разговоры перемежаются эпизодическим сном каждого из участников.

Фоном непрерывно все время едва слышно играет Jethro Tull, Led Zeppelin, Genesis, King Crimson, Free, Steppenwolf.

Время от времени на кухне незаметно, как привидение, появляется бабушка Виктора, пользуется плитой, раковиной и холодильником, но никто внимания на нее не обращает.

Станислав спит, Виктор с Григорием за столом.

В. Гриш! А тебе там страшно было?

Г. Где?

В. В Африке.

Г. Не то слово! Если тебе кто скажет, что ему не было страшно – не верь: врет! Совсем страшно было только сначала, потом наступило полное отупение пополам с безумием, сменявшееся вспышками берсерка, когда я чувствовал себя бессмертным.

В. Не зря Борька утверждает, что ты все-таки другой. Говорит, что у тебя даже похмелья не бывает и голова не болит.

Г. Ну, это он неправ. Голова и правда не болит. Отбил во время занятий боксом. А похмелье – еще какое, только вида не подаю.

В. А я там понял, что такое животный страх. Это когда боишься не мозгами, а совершенно жуткое чувство именно в животе. Все подсели на траву. Первым делом мертвых духов[7] обшаривали – нет ли кайфа. А покуришь – и вроде не страшно, опять же, аппетит прет. А так и есть не хотелось.

Г. Я там и выпил-то всего пару раз. Жара жуткая, да и не лезло.

В. А я думал, ты там пить начал, как я – курить.

Г. Нет, выпивать я начал раньше, у нас во дворе вся компания пьющая была. Но, что странно, если раньше я вбрасывал только при каком-нибудь положительном событии, типа сейшена или бёсдея[8] для внутреннего подъема и раскрепощения, то теперь без напитков вообще никакие чувства не проявляются.

В. (С чувством.)

Правильно Галич написал: что мы здесь видели?! Все диски – с опозданием на годы, а то и пятилетки. Фильмы иностранные – одни соцдемократы, а капиталисты – только на фестивалях, да и то прогрессивной тематики, а первоклассные – ни в какую. Книги переводят только классиков или писателей-коммунистов. На настоящий рок-концерт мы никогда в жизни не попадем! Вон в Голландии вообще наркота свободно, а у нас водка до семи.

Г. Вить! Ты уж очень мрачно смотришь на вещи: А сейшена[9]?! Помнишь, Славка, рок-фестиваль в Токарево в 74-м? А подмосковный «Вудсток» в 78-м?! А «джемы» на Чулочной фабрике? Мы туда прямо из Пельменной со стрита подтянулись. Кто только не играл! «Скоморохи» с Градским и Фокиным, Солоповское «Вечное движение» с Вадиком «Заморской обезьяной», «Второе дыхание» Дегтярюка, «Удачное» с Беловым, младший Саульский. Вот это драйв был! «Нильсон» шестерых старшеклассниц-француженок по школьному обмену приволок и с двумя на антресолях таинство осуществлял. «Это им наука – иностранцам!»