Город был тёмен и пуст, и выглядел ещё более неприятно, чем днем. Совершенно пиздецомски выглядел. Собаки не попадались, таинственные выпускатели их – тем более. Так и выехал на трассу без всяких приключений. Ехал не быстро – дорогу подморозило, резина нешипованная, привод задний. Через пятьдесят километров, когда вот-вот должна уже появиться развязка, сбросил скорость до городской, тщательно вглядываясь в указатели. На них было что-то совершенно не то – какие-то невнятные «Васильевки» с «Александровками», которых в любой области как опят на навозе. Не помню, чтобы такие были по пути ко мне. Въехав в город со стороны обратной выезду, удивился разве что тому, что в прошлый раз ехал заметно дольше. Постоял, покурил, выйдя из машины и глядя в освещённую фарами темноту. Семьдесят пять километров от знака до знака, я засек. Глобус «город и окрестности» получится небольшим. Вылил канистру в бак, развернулся, поехал в другую сторону. На этот раз вышло шестьдесят семь. То ли с севера на юг короче, чем с юга на север, то ли глобус уменьшается. Свернул на окружную, потом на трассу, ведущую на восток – и въехал с запада через сорок минут и шестьдесят два километра. Обратно обернулся за полчаса и пятьдесят шесть. Можно было попробовать ещё разок – другой, но меня преследовал иррациональный страх, что чем больше я буду кататься, тем меньше будет становиться доступное пространство. Интересно, конечно, проверить, что будет, если оно ужмется до самой городской черты – смогу ли я увидеть въездной знак сразу от выездного? Интересно – но страшно. Заехал в магазин с уже выбитой дверью, чтобы взять ещё бутылку – что-то подсказывало, что она пригодится. В психотерапевтических целях.
Перед входом лежали собаки. Много. Дохлые. Я остановился, не доезжая метров десять, так, чтобы фары светили на разбитую дверь, и взял в руки «шотган». Прождал пару минут – но никакого движения не было. В резком свете и контрастных тенях детали было не разобрать, и я вылез, тревожно водя стволом дробовика. Битое стекло присыпало снегом, и на нём отпечатался чей-то след. Рубчатая подошва «вездеходного» ботинка. Его владелец вошел внутрь, оставил пару грязных отпечатков на полу – что было дальше неизвестно, я не следопыт. Может, он просто проголодался, решил воспользоваться любезно вскрытой торговой точкой, а потом пришли собаки. Пришли – и тут остались. Чтобы определить причину их смерти криминалист не требовался – пулевые отверстия в мохнатых тушках говорили сами за себя. Неизвестный любитель пожрать сумел за себя постоять, уложив несколько десятков псин так быстро, что внутрь не попала ни одна. Вопрос – это тот, кто выпустил адского пса из машины, или кто-то другой? Что-то мне это не нравится. Мутный, судя по всему, тип. Впрочем, бутылку я все равно взял. Раз уж приехал.
Вернувшись в «Рыжий замок», я заново развёл камин, немного выпил, пытаясь смыть вискарём налёт абсурдности с происходящего. Не помогло – голова так и шла кругом, а никаких сколько-нибудь логичных гипотез не возникло. Время к утру, но никаких признаков близкого рассвета – темно, холодно, странно. В городе ни огонька, тишина полная – но где-то там бродит как минимум один вооружённый человек, и он не спешит выйти на контакт, несмотря на то, что мою светящуюся как новогодняя ёлка машину не заметить сложно. Я, в общем, и не думал ни от кого прятаться. Хотя, может быть, стоило бы. Забавно – совсем недавно я переживал, что остался единственным выжившим, а сейчас боюсь, что это не так. Люди так смешно устроены…
Незаметно задремал – и вскинулся от странного звука. Глубокий, низкий металлический… Не сразу понял, что это колокольный звон. Странно было слышать его таким – набатным, без перезвона. Кто-то размеренно, равномерно и гулко бил в большой колокол, и тяжелый резонирующий тон его раскатывался по пустому городу, будя внутри какие-то атавистические позывы к дреколью и вилам.
Звук размывался, переотражался, метался по тёмным улицам, и я никак не мог понять, откуда он идет. Нарезал круги по центру, останавливался, нервно держась за ружьё, опускал стекло, прислушивался… Город старый, соборов и церквей в нём несколько, а отсутствие света отнюдь не способствует ориентированию. Я боялся, что звон прекратится и я уже точно никого не найду, но звонарь попался упорный – лупил и лупил в одном темпе, как заведенный. Бом-бом-бом…
Площадь перед кафедральным собором украшали белые колонны драматического театра и циклопический бетонный памятник. Злые языки утверждали, что изначально это был скульптурный портрет Железного Феликса – на эту мысль наводила суровая угрожающая поза и военного образца шинель. А на табличке значился местный писатель, хотя и достигший всероссийской известности, но масштабу монумента никак не соответствовавший. Фамилию коллеги я, к своему стыду, запамятовал, но его одутловатое доброе лицо смотрелось на милитаризированном туловище огромного монумента совсем чужеродно, что подчёркивалось слегка ошарашенным этого лица выражением. Похоже, что покойный писатель сам был удивлён таким странным увековечиванием…
Колокольня собора была так же темна, как всё остальное, но окна церкви неярко светились, а набатный звон раскатывался над площадью, достигая почти зримой плотности – его волны отражались от стен облезлых пятиэтажек, путались в колоннах театра и обтекали бетонный постамент памятника. Перед храмом стояли, сидели, двигались, обтекая плотной массой ступени паперти, собаки. Такое количество собак сложно себе представить – навскидку их было… До черта. Впечатление, что на площади собрались все псы города и окрестностей, пригласив заодно друзей и родственников из соседних регионов. Площадь состояла из одних собак. Чтобы добраться к собору, пришлось бы ехать прямо по ним.
– Что за слёт любителей колокольного звона? – сказал я вслух, растерявшись от такого мощного зрелища. Свет фар и верхних фонарей машины заливал площадь белым контрастным потоком, но собаки в мою сторону даже головы не повернули. Их лохматые носы смотрели в одну точку – и это была даже не дверь собора. На возвышении неработающего фонтана с колосьями и грудастыми бабами стояли… Двое и двое. Два тёмных, как будто из чёрной бумаги вырезанных силуэта – и два огромных чёрных пса рядом с ними. Силуэты были как бы человеческими, но назвать их таковыми не поворачивался язык. От них исходило такое ощущение чуждости, невозможности, недопустимости – как будто это дыры в форме людей в бесформенных балахонах. Дыры в бездну, полную ужаса, смерти и говна. Да, именно говна – ощущение было такой интенсивности, что воспринималось не глазами, а всеми чувствами сразу. От них резало слух, чесались зубы, зудели руки и смердело говном – хотя никакого звука или запаха как таковых не было. Нечто настолько омерзительное, что должно было быть немедля устранено из этого плана бытия. Любой ценой и любыми средствами. Это была не мысль, а прямое руководство к действию, команда, которую отдало телу что-то более древнее, чем мозг. Я встал на подножку, дослал патрон, положил цевьё «Вепря» на открытую водительскую дверь, прицелился, выбрал слабину спускового крючка, выдохнул, задержал дыхание, и… Промазал. С жалкой полсотни метров по отчётливо видимой крупной мишени.
Опытные герои моих пиздецом сейчас смеялись бы надо мной своими мужественными хриплыми голосами. «Придурок», – сказали бы они, презрительно сплёвывая сквозь зубы, – «Кто же полагается на оружие, из которого даже ни разу не выстрелил?». Они бы, конечно, не забыли пристрелять новообретённый ствол, отрегулировать прицел или хотя бы убедиться, что эта штука вообще стреляет туда, куда ты из неё целишься, а не куда там на заводе мушку вкрутили. В резком и ограниченном свете фар я даже не понял, куда именно ушла пуля. Тёмные силуэты повернулись ко мне, но лиц под капюшонами балахонов я не увидел. Может, и к лучшему, потому что ощущение непереносимой мерзости усилилось настолько, что у меня, кажется, начало останавливаться сердце. Оставшиеся в магазине девять патронов я выпустил с рук, не целясь. Как минимум одна из пуль, ведомая богами случайного распределения, попала в цель – балахон дёрнулся, полетели чёрные брызги, давление непереносимости резко ослабло, позволив мне вдохнуть.
