Капитан Теобарт знаком Эрвину с детства. Шестой сын небогатого кайра, в семнадцать лет Теобарт уже и сам получил красно-черный плащ, а в двадцать три сделался оруженосцем герцога Ориджина, Эрвинова отца. Они бились бок о бок на нескольких войнах. Говорят, Теобарт дважды спасал великого лорда от смерти. Говорят, один из долгов герцог вернул. Теобарт – не горячая голова. В Первой Зиме он оставил жену и трех дочурок. Надеется дожить до старости, получить от герцога кусок земли в награду за верную службу и оставить дочкам хорошее наследство.

Вне сомнений, герцог Ориджин приставил его к Эрвину в качестве няньки. Опытной такой, рассудительной, бритоголовой няньки, весьма скорой в обращении с мечом. По всей видимости, Теобарт действовал из одних лишь благих побуждений. Решил, что Эрвин не справится с Джемисом, вступился на стороне лорда. Добрый рыцарь, по идее, именно так и должен поступать…

– Где остановимся на ночлег? – наконец спросил Эрвин.

– До заката еще около часа, милорд. Мы успеем подняться на уступ под южным склоном Орла, – указал Теобарт рукой, – там будет достаточно места для лагеря.

Эрвин огляделся. Тропа спустилась ближе к реке, и отряд как раз вышел на просторную поляну с несколькими приземистыми деревцами. Поляну, мурлыча, пересекал ручеек, вливался в речку.

– Капитан, заночуем тут, – скомандовал Эрвин.

– Милорд, из-за близости к воде здесь будет очень сыро. На уступе место более подходящее.

– Остановимся здесь, – повторил Эрвин.

– Да, милорд.

Капитан отдал приказ, отряд остановился, всадники спешились.

– Теобарт, – добавил Эрвин, – я хочу, чтобы этой ночью первую вахту нес кайр Джемис.

Капитан ответил очень спокойно – не возразил, а проинформировал:

– Ночная вахта – дело греев, а не кайров, милорд. Рыцарям редко дают подобные поручения.

– Я это знаю.

– Слушаюсь, милорд.

Эрвину остро захотелось отдать какое-нибудь абсурдное распоряжение: поставить шатры среди реки, пустить на мясо осла, отправить четверку кайров собирать эдельвейсы. Он всегда презирал лордов, что проверяют свою власть при помощи дурацких приказов, а вот сейчас на удивление хорошо понимал их чувства.

– Теобарт, велите разжечь для меня отдельный костер.

Обычно, останавливаясь на привал, разводили два огня: для греев и для кайров. Эрвин, имперский наблюдатель и механик присоединялись к рыцарям. Даже для двух костров топливо находилось с трудом: жесткие скрюченные деревца едва годились на дрова, валежника было мало, как и сухой травы. Третий костер означал лишний час поисков топлива в окрестностях лагеря и не давал никакой практической пользы.

– Слушаюсь, милорд, – кивнул капитан.

При всем богатстве фантазии, Эрвин не смог бы назвать это своим управленческим успехом. Но все же на душе стало спокойнее.

Он подозвал Томми – своего оставшегося денщика – и велел распаковать багаж. Эрвин взял с собою несколько вещиц, надеясь скрасить ими быт путешественника. По походным меркам, они оказались настолько причудливыми, что до нынешнего дня Эрвин стеснялся выставлять их напоказ. Слуга распаковал складной стол с тремя стульями; бочонок шиммерийского вина, голову сыра, копченый окорок, горшок оливок, несколько яблок и жестянку шоколадных конфет. На столе появилась даже масляная лампа, в которой заплясал уютный желтый огонек.

Для светского ужина не хватало лишь гостей. Эрвин пригласил барона Филиппа и механика Луиса, оба с большим удовольствием согласились. Филипп даже раздобыл из собственного багажа жбан крепкой пряной настойки, по его словам – литлендской. Конечно, имперский наблюдатель слащав и глуп, а механик – низкородный мещанин, но все же это образованные люди, выходцы из Земель Короны.

Костер возле лордского стола был зажжен первым. Греи еще складывали поленья для двух других очагов, когда Эрвин с гостями приступили к трапезе.

– Приятно смотреть на огонь, – приговаривал Филипп, отрезая себе шмат мяса. – Пламя пробуждает в человеке его сокрытое нутро. В каждом из нас, молодые люди, дремлет звериная сила. Особенно она могуча в женщинах. Какой бы кроткой ни была девица, но стоит разбудить в ней спящую силу – и вы увидите пред собою пантеру.

Он рассказал о нескольких кротких девицах, которых знавал. Поведал и о том, какое особое наслаждение – предаваться любви на снегу у горящего костра. Эрвин не вслушивался в слова, но само звучание голоса доставляло ему удовольствие, поскольку Филипп говорил с восточным акцентом: подтягивал «у», припадал на «ш», смягчал «а» настолько, что они превращались почти в «э». Так говорят в Фаунтерре, в особняках столичной знати; с таким вот акцентом мурлычут надменные первородные леди и франтовитые судари с искровыми рапирами на боках.

Механик Луис Мария чувствовал себя поначалу неловко, но вино и сытость сделали свое дело, постепенно он разговорился. До сей поры Эрвин не давал себе труда присматриваться и прислушиваться к нему. Лорд питал к Луису ощутимую антипатию и предпочитал держать его на расстоянии. Не то чтобы Луис чем-то не угодил ему. Все дело в диспозиции, как сказал бы полководец. В той диспозиции, которую занимал Луис по одну сторону двери, в то время как по другую сторону этой двери старый герцог смешивал с грязью молодого.

Однако сейчас, под вкус шиммерийского вина, Луис показался Эрвину весьма забавным человечком. Механику едва ли исполнилось двадцать пять. У него были волнистые волосы цвета соломы, наивные зеленые глаза и веснушки на щеках. Он стеснялся и становился комично рассеян: совал в рот нож вместо вилки, пытался хлебнуть из опустевшего кубка, невпопад всхохатывал и постоянно просил прощения за что-нибудь.

Как выяснилось очень скоро, Луис Мария был влюблен. Где-то в Землях Короны его ждала девица, которую механик называл не иначе как «моя леди». Он не ставил целью похвастаться, а, кажется, просто не мог не говорить о своей даме сердца. Со слов Луиса выходило, что «его леди» – нежное большеглазое тщедушное создание, сродни горной лани. И только слепой мог не заметить, что «его леди» – прекраснейшая из женщин на свете!

– Молодой человек, давеча вы были среди гостей на свадьбе в Первой Зиме, – с некоторой насмешкой заметил Филипп. – И, конечно, видели сестру лорда Эрвина – леди Иону. Что же тогда вы скажете о женской красоте?

– Милорд, вы меня простите, – смешался Луис и покраснел до кончиков ушей, – я ничего плохого… Вы не подумайте, милорд, я в высочайшем… глубочайшем восторге и в полном почтении к леди Ионе! Но если бы вы видели мою леди, милорд, то вы бы поняли! Она…

Луис растерялся, пытаясь подобрать слова.

– …Моя леди – она как тончайшее белое кружево, как лебяжий пух! Даже боюсь дотронуться – кажется, мои руки слишком грубы, чтобы коснуться ее кожи, а мои слова слишком неуклюжи для ее слуха. Боюсь даже дохнуть в ее сторону. Вот кажется, вдруг подую – а она погаснет, словно огонек свечи! Такая она, милорд!

– Это скверно, молодой человек, что боитесь дотронуться, – со знанием дела вставил Филипп. – Девицы любят, когда их трогают, и чем грубее – тем лучше. Схватите ее покрепче, молодой человек, и она тут же растает.

– Нет, нет, что вы! – в ужасе вскричал Луис. – Я ни в коем случае, у меня исключительно чистые помыслы! Как только вернусь из эксплорады, тут же попрошу руки моей леди. Только бы боги были милосердны и уговорили ее согласиться! Если хотите знать, мне и деньги-то нужны, чтобы составить достойный выкуп за невесту. Потому я и в путешествие нанялся!

– Ради выкупа-то? – Филипп хохотнул. – Что за чушь! Вы бы лучше на эти деньги купили ей парфюм или брошь жемчужную – тогда-то девица падет в ваши объятия. А сватовство – это потом успеется. Свататься будете, когда сударыня уже иссохнется, изойдется от тоски по вас. Тогда она своего папеньку уговорит и безо всякого выкупа за вас пойдет. Уж будьте уверены, молодой человек!

– Вы говорите ужасные вещи, сударь! Поверьте, что я питаю к моей леди самые чистые и высокие чувства и никогда себе не позволю…