Предчувствие неминуемой беды вновь охватило ее. Близится час, когда они должны уехать, и она не знала, как его оттянуть.

– Я для тебя – только дорогая игрушка, собственность, сосуд, в который можно излить свое семя и ждать наследника!

– Не только. Еще и самый верный способ расширить границы моей империи, не забывай этого, – ядовито напомнил он. – Половинная доля в Оук-Блаффс. Твоему отцу больше пальцем о палец ударить не придется. Разве не в этом смысл нашего союза?

– Весь смысл – в уплате его игорных долгов! И ты прекрасно знал, что делаешь, когда дал ему денег взаймы, а потом потребовал возврата долга. Что еще ему оставалось делать?

– Но он первый предложил мне жениться, – спокойно возразил Корт. – И настойчиво добивался согласия.

– Ты воспользовался его положением.

– Мы просто поговорили по душам, Дрю. Ничем я не пользовался. Всего лишь спас жизнь и репутацию твоего отца.

– Чтобы взамен наполнить сундуки, согреть постель и заселить детскую.

– Я считаю это вполне справедливой сделкой, Дрю. Тебе следовало бы гордиться таким предусмотрительным мужем.

Знакомая ярость захлестнула ее. Какой смысл спорить с ним? Он воображает себя ее спасителем, хотя отец по уши у него в долгу. Ни она сама, ни отец не способны на подобную «предусмотрительность». Значит, все это придумал Корт.

– Я никогда не прощу тебя! Его глаза опасно блеснули.

– Мне все равно, – жестко бросил Корт и, помня, что кругом люди, улыбнулся так ослепительно, словно Дрю только что призналась ему в любви. Потом безжалостно впился губами в ее губы, пожал плечами и отошел.

– Моя дорогая!

Ее отец, с его мягким, убеждающим тоном и неопровержимыми аргументами. Такой счастливый, словно дочь вышла замуж по страстной любви и сама выбрала Корта.

– Ты делаешь все, как нужно.

– Ради кого? – с горечью обронила она. Ах, разве не ясно, что она готова на все для отца! Даже стать собственностью Корта, с тем чтобы жизнь папочки могла вновь войти в прежнее русло. Если не считать одного условия: никогда больше не играть.

А что, если он нарушит обещание? Что, если ее беспринципный, бесшабашный отец отправится в Новый Орлеан и вновь поставит на какую-нибудь лошадь? И проиграет. Что тогда будет?

Но стоит ли гадать? Корт предъявил отцу ультиматум, записанный к тому же в контракте. На первый раз он заплатит… из чувства долга, на второй – из жалости, а на третий – заберет всю плантацию, оставив Виктора ни с чем.

А Виктор не тот человек, который привык к нищете. Угроза напугала его. И даже тот факт, что у него есть еще две возможности выиграть целое состояние, – не более чем пустые мечты. И те несколько месяцев после заключения контракта, когда Дрю и половина Оук-Блаффс перешли к Корту, отец вел себя безупречно: занимался делами, разливался соловьем, расписывая, сколько денег положил Корт в его банк, хотя знал, что он потребует отчета за каждый цент.

Именно Корт утверждал, что так сотрудничают все партнеры. Все должно записываться, никто не обязан доверять честному слову компаньона. Тогда не будет никаких недоразумений.

Только как вышло, что она попала в смертельную ловушку?

«Цена была слишком высока», – в отчаянии подумала она, когда отец прикоснулся губами к ее щеке. Ее тело. Ее верность. Ее жизнь.

Но отец оказался в безвыходном положении. Ростовщики жаждали его крови. Он потерял прибыль от трех сезонов, и деньги было необходимо выплатить. А какой выход может быть легче и лучше, чем союз двух самых влиятельных и богатых в приходе семейств?

А она…

О, для нее все сложится идеально, так сказал отец. Она будет обеспечена, и ему никогда больше не придется беспокоиться о дочери.

Дрю вспомнила, как оцепенела от ужаса и негодования, услышав, что будет обеспечена. Кортлендом Саммервилом. Кредитором отца. Другом отца.

– Ты сегодня неотразима, – заметил Виктор, гладя ее затянутую в шелк руку.

Он повторяется… несколькими часами раньше, когда вел ее в пене подвенечного платья к алтарю, где стоял Корт, все твердил то же самое.

– Спасибо.

Что можно сказать отцу, считавшему, что принесенная ею жертва не что иное, как истинное благословение?

– Скоро ты окажешься в своем новом доме, в уюте и безопасности, – продолжал отец. – Не могу сказать, как я счастлив!

Бьюсь об заклад, так оно и есть.

Эта мысль потрясла ее. Она никогда, никогда в жизни не осуждала отца.

Но это было до того, как она обещала любить, почитать и слушаться его злейшего врага.

– Значит, ты счастлив, отец? – негромко спросила она.

– А ты нет? – удивился он, словно с самого начала считал ее своей союзницей.

Дрю отвела глаза. Лгать с каждой секундой становилось все легче. Корт мог забрать все в уплату долга, но потребовал лишь половину Оук-Блаффс – и ее. Она сменила одну золотую клетку на другую. Правда, эту другую уже занимает коварный тигр.

– Я… я довольна. Это наилучшее решение.

– Позволь ему позаботиться о тебе, Дрю. Он в самом деле неплохой человек.

Он чудовище.

— Уверена, что мы прекрасно поладим.

– Если бы ты только захотела, вы могли бы полюбить… он страстный человек, ты это поймешь.

Дрю вздрогнула. Ничего не скажешь, отца романтиком не назовешь. Он вовсю наслаждался жизнью, когда была жива мать. Именно она управляла плантацией и держала при себе все свои эмоции, чувства, добрые и недобрые.

Страсть никогда не посещала супругов, если не считать несчастного тяготения отца к игре. Да, это влечение было истинным, стоившим самого бурного любовного романа. Оно затягивало его, соблазняло, держало в своих путах. Роман всей его жизни, возможно, еще не закончившийся.

Кто способен добровольно поддаться столь неуправляемым чувствам?

Тебя затянет пучина, выбросит на берег, обессиленного, с переломанными костями или мертвого.

Но не меня. Не меня.

И тут нахлынула мысль, непрошеная, нежеланная, неожиданная.

Есть только один способ выдержать это.

…Как мать. Совсем как мать. Отстраненная. Сдержанная. Решительная. Респектабельная.

…теперь она поняла…

Только на это и может надеяться женщина. За целое тысячелетие ничего не изменилось.

Дрю вызывающе вздернула подбородок.

– Весь приход Сент-Фобонна знает, какой энергичный человек Кортленд Саммервил.

– Какой стыд, Дрю! Порядочная дама никогда не слушает сплетен. Отныне ты обязана всеми силами защищать мужа. Никогда этого не забывай, дорогая. Независимо оттого, прав или не прав твой муж.

Отец обернулся в ту сторону, где Корт толковал о делах с соседними плантаторами.

Мой муж… о Боже, мой муж!

Ужасно…

Ей хотелось бежать. Господи, ей больше всего на свете хотелось бросить все, и бежать, и предоставить отцу самому отвечать за свои слабости и глупость.

Но от Корта не скроешься. Он так же неизменен, как солнце и луна, и осведомлен о каждом ее движении… и, кажется, умеет читать мысли.

«Не двигайся, – словно предупреждал его бесстрастный взгляд. – Не смей шевельнуться без меня. Теперь ты моя. И я могу делать с тобой все, что захочу».

Отец направился к Корту, стоявшему среди самых влиятельных в приходе людей, и она почувствовала, как лишилась последнего якоря. Он уплыл от нее, притянутый мужскими делами и самым мощным магнитом – Кортом.

Он тверд, как железо, и так же бесчувствен. В значении его взгляда трудно ошибиться. Едва отец присоединился к толпе, Корт отошел и направился к ней.

А она… она словно приросла к месту, ожидая, пока он соизволит приблизиться.

Ее муж…

Ноги отказывались ее держать. Она сознавала, что бледна как смерть, а пальцы трясутся.

– Ты так прекрасна, любимая, – пробормотал Корт, протягивая руку.

Дрю ничего не оставалось, кроме как взять ее. Он в одно мгновение мог лишить ее отца крова и дома. Самое малое, что могла сделать Дрю, – сжать руку мужа.

Вместе они зашагали к людям, и розовые лепестки снова посыпались дождем. Сигнал, что пора уезжать.