Уже к одиннадцати годам, ревностно оберегаемый матерью от любых физических нагрузок, Андрей превратился из нормального ребенка в инфантильного увальня. Никакого бесцельного шатания по улицам, никаких подозрительных контактов с дворовой шпаной. Только рядом, под присмотром, только за книгой, или в театре, или в музее, или на каком-нибудь очередном частном занятии по немецкому языку. Досуг Андрея был полностью укомплектован и неотделим от материнского досуга. Не удивительно, что вследствие такого тепличного воспитания Андрей рос подростком необщительным, чересчур погруженным в свой внутренний мир в ущерб внешнему, от этого склонным к депрессии. С такой амебой («Настоящий петербуржец!» – презрительно думал про него архангелогородец Петр Иванович) не только не хотелось иметь никаких дел, такой вызывал неприятие, граничащее с отвращением, какое невольно вызывает у взрослого мужчины маменькин сынок.
Тем не менее Андрей не был бездырем или отсталым пришибком, скорее наоборот, в понимание Петра Ивановича, слишком заумным, эдаким ботаником, зубрилой с гуманитарным уклоном. Он с удовольствием учился, много читал, увлекался литературой, историей, философией, языками, немного классической музыкой и живописью, всем, что связано с искусством. Все это вызывало у Петра Ивановича, инженера средней руки, далекого от всего гуманитарного, предпочитавшего книгам газету, смутную тревогу. Он отлично понимал, что подобные увлечения, которым безгранично потакала Лидия Сергеевна (она говорила Андрею буквально, что готова обеспечивать его столько, сколько потребуется, лишь бы он развивался, учился, не думая о деньгах, – свой кусок хлеба с маслом он всегда получит), были полнейшей чертовщиной, занимаясь которой, Андрей не только не сможет когда-нибудь начать прилично зарабатывать, но и вообще мало-мальски прикрыть свой зад.
Спрашивается, если Петра Ивановича так бесил образ жизни Андрея, все эти высшие материи, в которых тот витал, то почему он сам не занялся его воспитанием, не спустил своею твердой рукой с небес на землю? Что останавливало его? Ответ был очень прост: Петр Иванович много работал, зарабатывал деньги (сначала на заводе, потом, после краха социалистической империи, в коммерческой фирме), и не имел времени, а в большей степени – желания, заниматься чем-то еще. К тому же жена вряд ли позволила бы ему вмешаться в тот воспитательный процесс, который она наладила. Поэтому, морально оправданный в собственных глазах, он предоставил жене заниматься сыном, освободив ее в свою очередь от необходимости ходить на работу (только после того, как Андрей окончил вуз и вышел из-под опеки матери, болезненно оторвался от нее намертво вросшим до того куском плоти, Лидия Сергеевна, внезапно оказавшись не у дел, чтобы, по ее выражению, «окончательно не рехнуться», пошла на дешевые курсы парикмахеров и устроилась в простенький салон красоты, неподалеку от дома, в котором проработала до тех пор, пока Петр Иванович не открыл свой магазин).
Пока Андрей учился в школе, все выглядело очень даже мило. Умный увлекающийся мальчик, не требующий заметных капиталовложений, пусть и нелюдимый, но послушный, не мог доставить серьезных проблем. Но когда школа закончилась и пришло время думать, что же дальше, для Петра Ивановича начался по-настоящему трудный период.
Мать бескомпромиссно определила Андрею дальнейшее занятие – немецкий язык. Лидия Сергеевна мечтала, чтобы Андрей в совершенстве овладел им и уехал в Германию. Почему Германия? Возможно, при коммунизме, откуда была родом Лидия Сергеевна, эта страна казалась тем пограничным пунктом, на котором хоть и лежала цепкая когтистая советская лапа в виде ГДР, Берлинской стены и прочего, но за которым уже во всю ширь простирался европейский рай, роскошная жизнь, свобода, неизвестные советскому труженику, жившему в аскетической отрешенности, так сказать, в «рабском равенстве», без надежды на лучшие времена. Несмотря на то что когда встал вопрос о профессиональном образовании Андрея, коммунизма давно не существовало, рефлекс все же остался.
Андрей был равнодушен к немецкому языку, зато живо интересовался медициной, хотел стать врачом.
«Вот еще – сидеть в поликлиниках, осматривать бесконечных старух за копейки», – категорично оборвала Лидия Сергеевна намеки Андрея. Вскоре у них произошла по этому поводу короткая, жесткая перепалка, первый всплеск непокорности со стороны Андрея; верх одержала Лидия Сергеевна, и Андрей, подчинившись матери практически без боя, засел за никому не нужный немецкий. Поступив по этой специальности в вуз, он даже разохотился, втянулся в изучение навязанного матерью предмета.
Петр Иванович наблюдал за происходящим как обычно, со стороны, не вмешиваясь. Наблюдая, он с ревнивым чувством собственника рассчитывал на то, что Андрей, закончив обучение, тотчас, с корабля на бал, пойдет работать, как в свое время пошел работать и сам Петр Иванович. Он с нетерпением ждал наступления тех времен, верил, что они не за горами. И он ошибся.
Совершеннолетие не дает никаких гарантий немедленной самостоятельности, как это представлял себе Петр Иванович. К тому же Андрей, под покровительством матери, явно привык к неторопливому пассивному потреблению знаний, без последующего их применения на практике (под практикой Петр Иванович подразумевал, естественно, зарабатывание денег). Годы шли, а Андрей все так же, как и десять лет назад, сидел в своей комнате за книгами. «Как же так! – горячился Петр Иванович. – «Как же так! Ведь можно же было хоть куда-нибудь устроиться на подработку. Я не прошу становиться за кассу в Макдональдсе, или мести дворы, но уж по профессии-то, найти пару учеников по немецкому сам бог велел. Хотя бы ради карманных денег. Ладно! Пусть доучивается. А там посмотрим…» (надо сказать, Андрей все же нашел одного ученика, к которому ездил домой, и это немного утешало Петра Ивановича).
Когда обучение в вузе подошло к своему логическому концу, словно тяжелое похмелье, над ними всеми нависло осознание того, что немецкий язык как профессия – абсолютно бесперспективное дело, во всяком случае в России, тем более в Петербурге.
И тогда Лидия Сергеевна сделала решительный шаг. Она сказала Андрею собираться в Берлин, в Университет Гумбольдта, а Петру Ивановичу – готовить на это деньги. «Надо… – говорила она, – …дать ребенку шанс устроиться в жизни, получить то, чего мы были лишены». Ладно, надо так надо, Петр Иванович не противился, зная, что когда Лидия Сергеевна чего-то хочет, то лучше как можно быстрее дать ей это. Андрей с удовольствием поехал, воодушевленный возможностью прошвырнуться до Европы, и может быть, даже осесть в ней. Через три недели он вернулся назад – разумеется, его не взяли.
«Ничего, поедешь в Австрию», – не растерялась Лидия Сергеевна. У Петра Ивановича глаза на лоб полезли. Он и без того оплакивал безвозвратную потерю тысячи евро, потраченных на Берлин, теперь же впал в отчаяние. Поездка Андрея в Австрию означала только одно: опять бесконечные дни, месяцы, проведенные на нелюбимой работе ради денег, будут отданы непутевому сыну, этому трутню; опять – выкинутые в пропасть тысячи евро, которые Петр Иванович так старательно, рубль к рублю, откладывал на старость, чтобы однажды со спокойной душой послать всех к чертям собачьим и мирно дожить век вместе со своей строптивой супругой, тратя сбереженное в свое удовольствие.
Петр Иванович никогда ни с кем не делился переживаниями, копил их внутри самого себя. Смолчал он и в этот раз, но больше не мог относиться к Андрею иначе как с глубочайшим презрением, особенно после того, как Андрей и из Австрии, как прежде из Берлина, вернулся несолоно хлебавши. Несмотря на то что Петр Иванович злился из-за потерянных денег, в глубине души он был рад, что Андрей никуда не поступил, избавив тем самым Петра Ивановича от необходимости годами содержать его за границей, так как толка там все равно никакого не вышло бы.
Вернувшись из Европы, полностью разочарованный в том, чему он посвятил столько времени и сил, обиженный на то, что его нарочно заставили заниматься тем, что в итоге привело к краху и перечеркнуло его судьбу, Андрей положил перед родителями диплом того русского несчастного гуманитарного вуза, который ему все же удалось окончить, и заявил, что отныне не желает тратить жизнь на то, что ему противно. На это ничего нельзя было возразить. Отчасти он был прав. Дорого обошелся им их эксперимент. Петр Иванович понимал, что в том, что сын не смог найти себя, виноваты и он, и его жена. Он – потому что никогда не занимался воспитанием, предпочитая платить, она – потому, что заставила делать Андрея совсем не то, о чем тот мечтал. Надо было позволить ему заниматься медициной.
