Сначала Петр Иванович с Лидией Сергеевной хотели подарить молодоженам свою машину, добротный «форд» надежной немецкой сборки, но, уничтоженная в аварии, она перестала представлять какую-либо ценность. Поэтому, как и Маришины родители, они подарили три тысячи долларов и огромный чемодан, весьма кстати, потому что на следующий день после свадьбы, к вечеру, Мариша и Андрей укатили в свадебное путешествие на Майорку.
Романтичный дух Парижа успел уже почти полностью рассеяться, осев в глубинах памяти легкой пряной дымкой. Майорка оживила его, ворвавшись в их жизнь брызгами ледяной возбуждающей сангрии и бирюзового моря в лучах мягкого средиземноморского солнца, в шелесте беспокойных пальм, в порывах соленого бриза. Они уже ездили раз в жаркую страну, в Египет, где палящее солнце, невыносимая жара, пустыня… тут было совершенно другое, намного более впечатляющее: ласкающее море, густая красочность природы, безудержное веселье в сочетании с задумчивой размеренностью, терпкий испанский колорит.
Они сразу же влюбились в Майорку, свидетельницу их первых дней в качестве мужа и жены, соглядатая их единения перед лицом самого Бога. Заканчивался сезон дождей, то и дело принималось накрапывать, с моря тянул свежий ветер. Андрей ходил по колено в прибое, а Мариша смотрела на него с берега с любовью. Чуть поодаль, на глубине бухты, на фоне лесистых гор и нежно-розового заката живописно покачивались на якорях редкие белые лодки с острыми иглами мачт. Хотелось петь:
Somewhere beyond the sea.
Somewhere waiting for me
My lover stands on golden sands
And watches the ships…
На следующий день установилась жара, точно по заказу для новобрачных, и не проходила в течение двух недель, пока они были здесь, в этом земном раю, в благодатной умиротворенной обители счастья и душевного покоя.
Они никак не могли утолить жажду путешествий, и, вернувшись с Майорки, пробыв в Москве с полмесяца, решились напоследок на еще одно приключение.
На этот раз они выбрали Скандинавию, недорогой тур на пароме, из Питера через Финляндию до Швеции и обратно в Питер. Заодно выдавался случай лишний раз навестить родителей. Можно было бы снова поехать всем вместе, как весной в Париж.
Петр Иванович отказался, сославшись на предписания врачей, опасаясь, как бы корабельная качка не навредила ему (вероятнее всего, ему было просто жаль денег). Чувствовалось, что Лидии Сергеевне очень хотелось поехать; она еле сдерживала слезы обиды на мужа, что из-за него она вынуждена теперь безвылазно сидеть дома. Андрей немного негодовал на отца за его халатность по отношению к своему здоровью, и делал попытки поговорить с ним по-мужски:
– Когда ты, наконец, начнешь серьезно лечиться, а не бегать по этим остеопатам и прочим шарлатанам? Ведь это же ненормально, столько времени страдать от боли, и ничего с этим не делать.
– Привык уже… – пытался поскорее отмахнуться, сменить неприятную тему Петр Иванович.
– Что значит привык? – вспыхивал Андрей и пугал отца опасными словами: – Батя, ты вообще жить-то хочешь? Внуков увидеть хочешь, а?
Петр Иванович невесело ухмылялся.
Путешествие по Скандинавии пришлось на август. Последний месяц лета, последние отголоски радости, тепла и бурлящей жизни, за которыми начинается стремительное угасание, с неизбежным воцарением долгой и трудной зимы с ее печальными мертвыми днями – так воспринимал Андрей август.
В Скандинавии было прохладно, хмурое серое небо лишний раз доказывало, что лето уходит. В этом путешествии в Андрее зародилась необъяснимая тревога, будто нехорошее предчувствие. И где-то в глубине души, подсознательно, Андрей чувствовал, что это связано с отцом. А с кем же еще? В остальном все было хорошо.
И еще… Андрею несколько раз снился один и тот же сон. Это был кошмар, безобразное и жуткое сновидение. Ему снилось, как у него выпадают зубы. В панике, желая сохранить хоть что-нибудь, Андрей пытался удержать зубы, вставить их обратно в скользкие лысеющие десна. Безуспешно, ничего не выходило. Даже во сне Андрей помнил поверье, что выпадающие зубы – к болезни, и главное, чтобы на зубах не было крови, иначе болезнь закончится смертью. Андрей рассматривал каждый выпавший зуб, держа пальцами, и видел в основании, там, где корни рогаткой расходились в стороны, крохотные красные капельки. Кровь это была или что-то другое, было непонятно. Андрея сковывал ужас. Просыпаясь, он крестился и силился вспомнить слова молитвы…
Глава 8
Андрей заварил крепкий чай и смотрел из окна кухни на улицу, занятый воспоминаниями. В этом районе на окраине Москвы, окруженном множеством парков, напоминающем скорее пригород, деревеньку, чем гигантский мегаполис, деревья росли так густо, что за их высокими кронами порой едва различалось небо, и так близко к домам – низеньким хрущевкам, понатыканным вразнобой, как грибы в лесу, – что казалось, их изгибистые ветви вот-вот обнимут каждый дом, стиснут в объятиях, просунут в форточки свои тонкие черные пальцы. Сейчас деревья стояли голые, освободившиеся от бремени листвы, но летом, просыпаясь по утрам, Андрей видел в окне сплошное зеленое панно, словно снаружи плеснули зеленой краской.
Он был благодарен матери за то, что она дала ему возможность переехать сюда, жить здесь, предоставив в безвозмездное пользование однушку в одной из этих утопающих в деревьях хрущевок. Какие бы эксперименты ни ставила над ним мать раньше, навязывая свою волю и заставляя поступать так, как ей того хотелось, за это ей можно было простить все.
Андрей обожал Москву. Его сильно раздражали высказывания некоторых зазнаек относительно Москвы, что это бездушный, грязный, сумасшедший город, из которого нужно бежать как можно скорее. Что ж, бегите! – хотелось крикнуть Андрею. Бегите, уносите ноги, без вас будет чище, езжайте, помыкайтесь на периферии год-другой, потом на коленях назад приползете, будете землю московскую целовать! Все хотят в Москву! Любой русский хочет стать москвичом. Как бы высокомерно и надменно это ни звучало, для Андрея это было так же несомненно, как то, что каждый хочет жить в красивом месте, быть обеспеченным, ездить на хорошей машине, пользоваться достойными вещами и услугами. Можно плеваться, отнекиваться, но это так! Даже приезжие, замечал Андрей, еще только выходя из поездов, спускаясь в метро, уже надевают на лицо маску важности – вот и они в Москве, еще немного, и никто не отличит их от счастливчиков – местных, только бы поскорее запрятать чемоданы, предательски изобличающие их.
Как приезжий, Андрей благоговел перед Москвой. Как обосновавшийся здесь горожанин, он испытывал глубокое моральное удовлетворение, схожее с удовлетворением театрала, созерцающего выдающийся спектакль и наслаждающегося своим приобщением к великому. Да, он получил именно то, что хотел. Он ходил по городу, жадно пожирая расширенными от восхищения глазами его прелести, и шептал: «это прекрасно, это замечательно! То, что я вижу – замечательно!». Все пять лет жизни здесь он продолжал шептать те же слова. Возможно, на глаза ему и попадались какие-нибудь недостатки, но он отказывался замечать их. Он создал себе четкий психологический образ Москвы – богатырская мощь, масштаб, размах, шик, тщательное, практически вылизанное убранство, каких не находилось в Питере, его родном городе. По сравнению с болезненной худосочностью Петербурга, Москва казалась пышущей здоровьем щедрой купчихой, заботливой мамкой-кормилицей, к которой так и хотелось припасть и сосать, сосать жирное питательное молоко.
Он любил Москву, и она отвечала ему взаимностью. Здесь он встретил Маришу, ставшую ему верной подругой и любимой женой. С Маришей он превратился из дерганного, закомплексованного подростка в обласканного добродушного кота. Здесь он стал самостоятельным, обеспеченным мужчиной. Он и сбежал-то из Питера прежде всего затем, чтобы вырваться из-под опеки родителей, долгие годы крепко сжимавшей тисками его горло. Из уюта, тепла, от постоянно накрытого стола – в неизвестность, в одиночество в незнакомом, но так сильно манящем городе. Исполнять роль домашнего животного не было больше сил, нужно было искать свой путь, начинать самому принимать решения, ползти к собственной вершине.
