Что он затеял? В какую авантюру пытается заманить красивую молодую женщину?

Букет ирисов жег руки. Желание увидеть Матильду, узнать ответ жгло сердце. Но реальность неотвратимо кричала, что даже если на секунду представить положительный исход — это будет худшим из возможных решений в её жизни. А приди сюда ангел, дабы ответить «нет», — при всём Петербурге — сможет ли он после этого встать? Сохранить лицо?

Читала ли она вообще его письмо? Неужто из тысяч посланий поклонников именно ему выпала честь удостоиться её взгляда? Не слишком ли самонадеянно ждать личных объяснений? Готов ли он сидеть до конца под усмешками молодых? Придет ли она ради единственной цели — сказать «нет» зарвавшемуся выскочке?

Вряд ли.

А «да» — недопустимо. Это было бы крахом её жизни.

Густав встал, дрожащими руками положил букет ирисов на краешек фонтана и быстрым шагом поспешил домой. Холодный ветер в лицо стал желанным спутником — им проще всего было объяснить внезапно навернувшиеся слезы.

Лишиться первой и единственной мечты оказалось мучительно больно.

Сбросив фрак и накинув на плечи старый сюртук, Густав старательно умыл лицо ледяной водой и надолго уставился на свое отражение. Господи, на что он надеялся? Седина в голову, бес в ребро. Самоуничижение прервала хозяйка, аккуратно постучавшаяся в дверь. Обычно эта женщина не церемонилась, и нехарактерное поведение несколько удивило. Еще больше удивил её шепоток: «К вам дама, и очень просит принять». Время было близкое к полуночи, и уж кто-кто, а ругавшаяся на любого посетителя старуха точно не питала теплоты к ночным визитам. Непонимающе кивнув — не ошиблась ли? — он открыл дверь, и с ледяным взглядом в комнату вошла его ангел. Матильда.

Со знакомым букетом ирисов в руках.

Густав оторопел. На автомате запер дверь за хозяйкой, скованно поклонился гостье и каким-то каркающим, явно не своим голосом поинтересовался, чем может помочь. Матильда и ухом не повела, стоя в центре комнаты и внимательно оглядываясь по сторонам. Стряпчий не сомневался, что она не пропустила ни бедность обстановки, ни скудность ужина, ни печальное состояние самого дома. Вспомнив свое облачение, он смутился еще больше. На рукаве видны следы неумелой штопки — финансы не позволяли отдать сюртук швее. Восхитительной же партией он выглядел сейчас в её глазах.

Конечно, за прошедшие три часа он уже смирился с тщетностью своих надежд, но разница в том, чтобы и вовсе не предстать пред её очами либо же предстать в виде самом жалком, была крайне ощутима и била по достоинству.

И вот это он хотел ей предложить? Серьезно?

Она что-то спросила, и Густав подпрыгнул, словно ужаленный. И, конечно же, пропустил вопрос мимо ушей.

— Простите?

— Полагаю, разговор будет долгим. Могу я присесть?

— Да! Конечно!

— Чудесно. И куда же?

Стул со сломанной ножкой или скрипучая кровать. Восхитительный выбор.

— Сюда, пожалуйста, — он всё-таки не решился предложить даме сломанный стул и указал на кровать. Пусть лучше сочтет грубияном, но не идиотом. — Чем обязан визитом?

— Желаю знать, почему вы ушли.

Холодок пробежал по спине Густава, а сердце словно сжала ледяная рука. Но он попытался сохранить лицо:

— Не уверен, что понимаю, о чем вы…

— О встрече у фонтана, — стряпчий молчал, не в силах поднять эту тему. — Как я и полагала, разговор выйдет не быстрый. Неужели вы сочли меня настолько глупой, чтобы без подготовки прийти на рандеву с незнакомцем? Конечно же, нет. Вы, сдается мне, в нетерпении, были на месте за час до встречи, но я была там за два. Выбрала столик с хорошим обзором и спокойно пила кофе, покуда на вашем лице эмоции сменялись одна за другой. Признаюсь, несколько удивилась. Манера и тон письма настроили на встречу с очередным пылким юнцом, грезящим о великой любви, а вместо этого на условленное место пришел джентльмен в возрасте. Конечно, я тут же навела о вас справки. И узнала довольно интригующие вещи.

Густав молчал, глядя в пол. Таким дураком он не чувствовал себя со времен воскресной школы, когда старый пастор отчитывал его за шалости.

— Оказывается, девицы Петербурга давно потешаются над вашей робостью и одержимостью. Вы не пропускаете ни одной оперы, упорно покупаете букет, но всякий раз робеете отдать его понравившейся артистке. Только вот незадача — вы берете исключительно ирисы. А места в зале — недорогие и прескверные, в углу, откуда сцена и не видна почти. Забавно, но с этих мест идеально просматривается ложа, в которой обычно представлением наслаждаюсь я.

Густав молчал, не поднимая головы. Матильда продолжала:

— И длится ваша неуемная страсть к неизвестной артистке уже полгода. Фрак в аренду, ирисы, места в углу зала, ни единой попытки заговорить ни с одной из выступающих, даже когда они над вами сжалились и сами пригласили за кулисы. Почему, кстати, ирисы?

Всё так же не поднимая головы, Густав ответил:

— Они кажутся мне похожими на вас.

Матильда с удивлением посмотрела на букет в своей руке, а после — в зеркало у умывальника. Хмыкнула:

— Меньше всего я ожидала, что в меня и вправду влюбится романтик. Итак, вы уже несколько месяцев всячески ищете со мной встречи и всячески же её избегаете, двадцать лет помогаете вести дела своему дядюшке и треть зарплаты отправляете в фонд помощи сироткам. Еще и ревностный католик, не пропускающий ни одной воскресной службы и ни разу не уличенный в визитах к дамам полусвета. Признаться, чем больше я слушала о вас, тем меньше верила в существование подобного человека.

— Прошу меня простить.

— За что? Вы странный. И вот, решившись написать столь пылкое послание и прождав около часа на морозе, вы сбегаете. От чего же?

— Я осознал всю порочность моего желания.

Ответ её определенно не удовлетворил.

— Объяснитесь.

— Полагаю, всё и так очевидно. Мне нечего вам предложить.

— Даже себя самого?

— Я и так всецело ваш.

— О.

Матильда побарабанила было пальцами по кромке стола, но остановилась и не без удивления стерла с них пыль платком.

— Так вы меня любите?

— Всем сердцем.

К его удивлению, она не только не злилась, она даже не выказывала отвращения, несмотря на полную нелепость ситуации. Какое воспитание!

— Но при этом вы отказались даже от самой идеи просить моей руки?

— Будь на то моя воля — уже бы стоял на коленях перед вами. Но мне хватило ума понять, что я не смогу составить ваше счастье.

— А ума дать право выбора мне самой у тебя не хватило?

Она осеклась. Это внезапное «ты» пронзило самое сердце Густава и звонким эхом застучало в висках. Он почувствовал, как щеки его налились румянцем.

— Я счел, что ни жалость, ни доброта не должны толкнуть вас на путь лишений.

— Так есть у меня право выбора или нет?

— Конечно, есть, meine Liebe.

Ответ сорвался с губ быстрее, чем Густав успел оторопеть от своей наглости. Видимо, переход на «ты» всё-таки выбил остатки здравомыслия. Он не просто признался. Она смотрела на него и слышала о его чувствах в тех словах, что он шептал по ночам и не грезил когда-либо сказать вслух. Большего и желать нельзя.

Матильда чуть наклонила голову. В опере она делала точно так же, когда внезапно переставала скучать и заинтересовывалась какой-то партией.

— Во сколько вы должны вернуть завтра фрак?

— До вечера. Хозяин достаточно добр, чтобы простить час-другой задержки, но я стараюсь не злоупотреблять.

— Чудесно. Мы говорим уже минут пятнадцать, однако ни вы всё еще не выскочили в ярости из комнаты, ни мне это не наскучило. Сочту за добрый знак. Завтра приходите к нам к девяти. Я предупрежу папеньку о своем желании брать уроки немецкого. Обсудите с ним всё за завтраком.