Мордрейн вынимает из кармана брюк маленький портсигар, достает самокрутку, прикуривает от копеечной плазменной зажигалки и небрежно отбрасывает зажигалку и портсигар на стол, снова откидываясь в кресле.
- Большинство этих борцов за всё хорошее, - затянувшись, продолжает он, - ничтожества, не умеющие даже разводить демагогию, но есть среди них и настоящие революционеры. Обычно это аддиктивные личности, наглухо индоктринированные собственной идеологией, истово верующие в постулаты своих кумиров. Их не смущает, что весь этот идеологический мусор противоречит теориям поведения, государственно-правовым механизмам, принципам организации социума и просто человеческой природе: как и любая деструктивная секта, они почитают свои расовые и классовые теории единственно верными и непогрешимыми.
Мордрейн выпускает облачко сизого дыма и ухмыляется криво.
- Разумеется, они остаются просто политическими маргиналами: сколь бы сладострастными ни были их речи, мало кто их слышит, а реальные политические силы в столь радикальных элементах обычно не заинтересованы - благо, всегда найдутся продажные "лидеры общественного мнения", протаскивающие нужную повестку за мелкий прайс. И тут появляюсь я, дабы облагодетельствовать сих гордых сынов. Я даю им то, чего им так не хватает: деньги, ресурсы, связи. Подкуп, шантаж, пропаганда - у них, обычно, головы сносит от открывшихся перспектив. Они набирают популярность и политический вес, начинают служить то тем, то этим, затем это агрессивное меньшинство начинает диктовать свою волю большинству, а обеспечиваемая мною безнаказанность еще более радикализирует и привлекает в их ряды всё больше маргиналов. Наконец, набрав нормальный кумулятивный вес и получив формальный повод - не важно, какой, - эти ребята выводят толпы на площади и сносят потерявшее способность сопротивляться государство.
Мордрейн снова с наслаждением затягивается.
- Разумеется, лишь только ощутив власть, они немедленно предают: ведь я - представитель того самого "мирового капитала", зло воплоти, как известно любому левому активисту! И... я раскланиваюсь, отхожу в сторону и оставляю наших друзей наедине с их мечтой о справедливом мире. Отпускаю ситуацию, даю ей... настояться. И вот тут, очень скоро, наших незамутнённых друзей ждет первое большое откровение: оказывается, их поддерживает отнюдь не большинство населения, их левые идеи наталкиваются на противодействие консерваторов, отстроивших всё то, что эти пламенные революционеры сейчас с упоением громят, а поскольку наши горящие сердца совершенно не умеют идти на компромисс - а иначе они не были бы политическими маргиналами и я бы их не финансировал, - мерзкая ухмылка проскальзывает по губам Мордрейна, - они отвечают террором и быстро скатывают страну в гражданскую войну.
- А дальше, - после небольшой паузы, продолжает Мордрейн, - три-пять, иногда десять лет, все заняты увлекательной резнёй, быстро дополняемой новым аттракционом - наши друзья достают черепомерку и приступают к выяснению, кто из них больший революционер, и чья концепция справедливого мира наиболее справедливая. Наконец, после многих лет кровопролития и парочки контрреволюций, победители получают джек-пот, проигравшие идут кормить червей, наши бледные юноши с горящими взорами заканчивают с демонтажем старого несправедливого мира и приступают к построению нового, чрезвычайно справедливого. И здесь, наступает время для второго откровения: оказывается, государство - это сложный организм, и, если отрубить ему голову, то большая часть его жизненных функций просто прекращается. Внезапно выясняется, что в процессе "осчастливливания" населения, утрачены компетенции и производственные цепочки, материальные и производственные ресурсы, большая часть интеллектуальной элиты истреблена в ходе террора или бежала из страны, а те, за чьи права и свободы так радели наши революционеры - находятся на грани голодных бунтов. Естественно, признавать свои ошибки - не для истинных радетелей за "светлое завтра", так что они поступают привычным способом: с помощью террора, устанавливают военный коммунизм, тем самым снижая издержки и заставляя работать самый базовый уровень экономики, но в этом месте их поджидает третье, главное откровение.
В этот раз ухмылка у Мордрейна получается особенно омерзительной.
- Оказывается, государство - это живой организм. Население - его скелет, производственные мощности и ресурсы - его плоть, национальная экономика - кровь. А вот дыхание, заставляющее организм жить - это торговля. Но внутренний рынок разоренного революцией и войной государства - размером с мышиный глазик, а на внешних рынках не только конкуренция, но и "деловые партнеры", почему-то не желающие работать с теми, кто не только является прямым конкурентом, но и провозгласил своим жизненным кредо их, проклятых капиталистов, физическое истребление. Итог? Затоваривание складов, остановка с таким трудом запущенных производств, крах социальных и экономических программ... Пат. И вот здесь, когда отчаяние наших построителей "светлого завтра" достигает точки сборки и они уже готовы на всё, чтобы лишь спасти ситуацию, весь в белом и в ореоле света, точно языческий боженька, появляюсь я. И скупаю этот квохчущий курятник за четверть реальной стоимости, чтобы позже перепродать под собственной торговой маркой за полный прайс. Плюс почти бесплатный товар, минус логистика, минус взятки, налоги, и так, по мелочи... выходит где-то триста пятьдесят процентов чистой прибыли. Даже на наших объёмах - вполне неплохая прибавка к годовому отчёту.
Мордрейн тушит окурок в пепельнице и снова откидывается в кресле.
- Знаешь, - вздыхает Глевеан, - как-то это очень... прямолинейно. Даже для тебя.
- Почему? - с наигранным удивлением спрашивает Мордрейн, - Во-первых, иногда лобовые решения - самые верные, а во-вторых, я делаю лишь, что завещали нам мудрецы: даю людям возможность самим стать архитекторами собственных судеб! Не моя вина, что эти люди - тупые мудаки, считающие, будто построение "справедливого мира" нужно начинать с уничтожения собственного государства. Я лишь предоставляю им возможности побороться за "светлое завтра". А их непонимание, что то, зачем они вышли помахать кулачками на площадь, и то, зачем я их туда вывел - это отнюдь не одно и то же... это ведь не моя проблема, правда?
Мордрейн берет и раскуривает еще одну папиросу. Глевеан молчит, наблюдая за собеседником.
- Знаешь, можешь со мной не соглашаться, - Мордрейн выпускает колечко дыма и лыбится самодовольно, - но я думаю, что человек, искренне желающий своему государству не побед, а поражений, не достоин ни побед, ни государства. Они говорят, что борются за "справедливость", но, в конечном счете, они страдают, умирают, предают и убивают за то, чтобы я получал сверхприбыли. Забавно, что это и есть финальная сумма всех их усилий, та самая "справедливость", за которую они так радели. К счастью или нет, но они слишком тупые и слишком мудаки, чтобы это понять.
