«Тарас Бульба» есть отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого рода. Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!.. Если говорят, что в «Илиаде» отражается вся жизнь греческая в ее героический период, то разве одни пиитики и риторики прошлого века запретят сказать то же самое и о «Тарасе Бульбе» в отношении к Малороссии XVI века?.. И в самом деле, разве здесь не все козачество, с его странною цивилизациею, его удалою, разгульною жизнию, не бьется ли здесь огромный пульс всей этой жизни? Этот богатырь Бульба с своими могучими сыновьями; эта толпа запорожцев, дружно отдирающая на площади трепака; этот козак, лежащий в луже для показания своего презрения к дорогому платью, которое на нем надето, и как бы вызывающий на драку всякого дерзкого, кто бы осмелился дотронуться до него хоть пальцем; этот кошевой, поневоле говорящий красноречивую, витиеватую речь о необходимости войны с бусурманами, потому что «многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один чорт теперь и веры неймет»; эта мать, которая является как бы мимоходом, чтобы заживо оплакать детей своих, как всегда являлась в этот век женщина и мать в козацкой жизни… А жиды и ляхи, а любовь Андрия и кровавая месть Бульбы, а казнь Остапа, его воззвание к отцу и «слышу» Бульбы и, наконец, героическая гибель старого фанатика, который не чувствовал своих ужасных мук, потому что чувствовал одну жажду мести к враждебному народу?.. И это не эпопея?.. Да что же такое эпопея?.. И какая кисть, широкая, размашистая, резкая, быстрая! какие краски, яркие и ослепительные!.. И какая поэзия, энергическая, могучая, как эта Запорожская Сечь, «то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы, откуда разливается воля и козачество на всю Украину!..» В «Тарасе Бульбе», по точному выражению В. Г. Белинского, Гоголь «исчерпал всю жизнь исторической Малороссии и в дивном, художественном создании навсегда запечатлел ее духовный образ».
И уже в советское время весьма точно подметил В. Я. Брюсов в статье «Испепеленный», что Гоголем «бой под Дубно… написан не столько на основании изучения малороссийской старины, сколько под влиянием перевода Гнедича «Иллиады».
Не утратила актуальности гоголевская повесть и десятилетия спустя, уже совсем в другую эпоху. Так, А. К. Воронский в книге «Гоголь» (1934) увидел в «Тарасе Бульбе» прежде всего произведение антимещанское: «Нет корысти у казаков, нет корысти у упрямого Тараса, но даже и им надо опасаться старинной и страшной власти над собой вещей. Казалось бы, малое дело люлька с добрым табаком, а и она подвела Тараса. Не потеряй ее Тарас в пылу битвы, не пожалей он совсем остаться без неразлучной спутницы, может быть, и пробился бы он со своими казаками сквозь вражье войско! Роковая, погибельная сила в вещах, даже в люльке! Вещи создают привычки, привязывают к себе человека.
Повесть испорчена юдофобством, православием; вторая, более поздняя редакция ухудшила повесть, но при том «Тарас Бульба» является в нашей литературе до сих пор лучшей исторической повестью, уступая разве только «Капитанской дочке». Бесспорно, Гоголь овеял романтикой прошлое, но в основном он с замечательной интуицией проникнул в это прошлое Запорожской Сечи, в ее быт, походы, с подлинным мастерством воссоздав ряд характеров. До скульптурности выразителен Тарас. Освещенный багровым пламенем, он поражает своей жизненностью. Он национален…
«Тарас Бульба», в сущности, проповедует потребительский коммунизм в христианской оболочке; для того времени это являлось делом неслыханным. Черты этого коммунизма Гоголь тщательно местами затемнил, может быть, опасаясь цензурных преследований. Вполне понятно, что нашим «заслуженным» профессорам, ученым жукам и составителям «трудов» даже и такой коммунизм показался не по нутру и они предпочли, разбирая повесть, говорить о чем угодно, только не об этом коммунизме».
Одна из причин гибели Тараса, возможно, заключается в том, что он в своей мести за Остапа перешел последнюю нравственную, христианскую грань, когда побуждает своих казаков уничтожать невинных младенцев: «Зажигал их Тарас вместе с алтарями… не внимали ничему жестокие казаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя». Здесь Гоголь прежде Достоевского поднял вопрос о слезинке невинного младенца как последней мере всех людских свершений. Нельзя в защиту православной веры творить не христианские дела. И сам Тарас в финале тоже сгорает в огне, пусть даже, в соответствии с христианскими заветами, и кладя жизнь свою за други своя.
Здесь заключено видимое противоречие в образах Тараса и его казаков. За православие они сражаются самыми варварскими, бесчеловечными методами, не щадя ни женщин, ни детей. Но противоречие это мнимое. На самом деле Бульба и его люди, как и герои «Илиады», находятся во власти языческой стихии, и именно с ней оказывается связано героическое начало гоголевской повести.
Эпизод с обольщением Андрия прекрасной полячкой, пришедшей в город вместе со своей служанкой. Там Июдифь, вдова иудейского военачальника Манассии, чтобы спасти свой город Ветилую, осажденную ассирийской армией, приходит вместе со своей служанкой в лагерь ассирийского военачальника Олаферна и, соблазнив его, во сне отрубает ему голову его же мечом (Июдифь призвала Господа быть карающим мечом в ее руках). Затем она кладет голову Олаферна в мешок со съестными припасами и той же долиной возвращается в Ветилую. У Гоголя дочь дубненского воеводы проникает со служанкой в казачий лагерь по подземному ходу. Она не убивает вражеского военачальника, но соблазняет его сына и склоняет его к предательству. Панночка доставляет в осажденный город не голову вражеского военачальника, а его сына, причем живым и здоровым. Андрий к тому же прихватывает с собой мешок с едой – такой же, как фигурирует в библейском тексте. Впрочем, головы Андрий все же не сносил. Только Тарас Бульба предпочел застрелить изменника, а не рубить голову своему младшему сыну. Июдифь – бездетная вдова, а героиня Гоголя – девственница. Обе приносят свою честь в жертву для спасения родного города.
Образ погибшей женщины с ребенком, которую видит Андрий на площади Дубно, навеян, возможно, одним из образов картины Брюллова «Последний день Помпеи», которой Гоголь посвятил одноименную статью. На полотне на переднем плане запечатлена прекрасная мертвая женщина с ребенком. В гоголевской повести Андрий видит труп прекрасной женщины: «Это было мертвое тело женщины, по-видимому, жидовки.
Казалось, она была еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертах ее нельзя было того видеть. На голове ее был красный шелковый платок; жемчуги или бусы в два ряда украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали из-под них на ее высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще только готовился испустить последнее дыханье».
Характерно, что при всей нелюбви Гоголя к «жидам», в том числе и как к воплощенному, по его мнению, сребролюбию («Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида»), для этой трагической, берущей за душу картины он выбрал именно еврейскую женщину и ее ребенка. Кстати сказать, после ранения именно «знающая жидовка» с помощью целебных трав ставит Тараса на ноги.
Вместе с тем Гоголь повторяет многие негативные мифы по отношению к евреям, свойственные его времени, в частности, и об их физической нечистоплотности: «Янкель, подпрыгивая на своем коротком, запачканном пылью рысаке, поворотил, сделавши несколько кругов, в темную узенькую улицу, носившую название Грязной и вместе Жидовской, потому что здесь действительно находились жиды почти со всей Варшавы. Эта улица чрезвычайно походила на вывороченную внутренность заднего двора. Солнце, казалось, не заходило сюда вовсе».
